Как бы внешне ни складывалась — удачно или нет — судьба женщины, ее жизнь в романах этого цикла — всегда драма: таков ее мир, так она понимает его.
В двух романах Насирдина Байтемирова — «Сито жизни» и «Девичий родник», — вошедших в настоящее издание, мы тоже видим драматично сложившиеся женские судьбы — читатель сам может судить о том, в какой степени изменившееся время повлияло на положение женщины.
Два романа — «Сито жизни» и «Девичий родник». Сочетание давнего и сегодняшнего, молодости и старости, бури и покоя. Но так ли? Есть ли покой в старости?
…Серкебаю под семьдесят. Почти полвека он женат на своей Бурмакан. У них три дочери, которые теперь живут в городе. Уже более тридцати лет Серкебай председательствует в орденоносном колхозе «Красный мак». За это время некогда нищее становище превратилось в современный поселок из благоустроенных домов с водопроводом, электричеством и газом, с лампами дневного света на улицах, с роскошным Дворцом культуры, с величественным памятником односельчанам, погибшим на фронтах Отечественной войны. В колхозе мощная сельскохозяйственная техника, личные автомобили, в каждой семье телевизор…
Итак, еще один роман о колхозном строительстве? О том, как тяжко приходилось раньше простому киргизу и как радостно стало жить теперь? В том-то и дело, что нет! В том-то и дело, что при всей обычности исходных фабульных мотивов это роман во многих отношениях необычный.
Прежде всего «Сито жизни» книга о том, как трудно стало жить Серкебаю именно теперь, когда он столького достиг, когда годы и положение обязывают его — он выходит на пенсию — оглянуться и подвести итоги всему сделанному и совершенному им на земле. Итоги не хозяйственные, — конечно, они налицо, — а нравственные. Это книга о том, как трудно взглянуть правде в глаза, когда память невольно воскрешает твои собственные поступки и снова заставляет, но уже мысленно, пройти через былые испытания. Когда сам становишься нелицеприятным судьей всего прожитого и пережитого тобою.
При всем том, что Серкебай многого в жизни достиг и пользуется всеобщим уважением, ему есть из-за чего терзаться. Были, оказывается, в его биографии поступки, которых он стыдится тем больше, чем старше становится. И уж они-то будут мучить его до самой смерти. Так что перед нами не столько летопись жизни героя, сколько история его прегрешений.
Их немало, и они разного свойства. Еще в юности Серкебай, будучи батраком, безропотно выполнил подлое поручение своего хозяина. Потом ему приглянулась красивая женщина, и он, не задумываясь, убил ее мужа, а сам женился на ней. Потом в трудную минуту он эту женщину бросил. (Через отношения с женщинами, через Аруке и Бурмакан многое высвечено в Серкебае.) Потом, внезапно разбогатев, стал помыкать своим бывшим другом. Потом…
Даже уже став председателем колхоза, Серкебай не раз проявлял далеко не лучшие стороны своего властного, вспыльчивого характера. А разве не бывало так, что его хваленая решительность оборачивалась жестокостью, твердость — бездушием, непреклонность — черствостью? Казалось бы, бремя прожитых лет должно было сгладить чувство вины, приглушить рефлексию. Но, хотя годы и изменили его былые представления о мире, о себе, о долге перед людьми, именно по этой причине их бремя к концу жизни стало еще более тяжким. И вот — покаянная исповедь…
Словом, перед нами долгий, неизбывный спор новых нравственных норм и моральных установлений с прежними полудикими понятиями простого человека о добре и зле, о праве, о чести. И спор этот разворачивается на биографии Серкебая, полной злоключений и испытаний. По существу, это спор-диалог героя с самим собой, с собой прежним.
А сквозь этот диалог словно бы просвечивает еще один спор, разгорающийся в недрах самой стилистики романа. То есть уже не этический, а эстетический и — в отличие от первого — совершенно непредумышленный и, что еще важнее, так и не завершенный. Если нравственная полемика, которую Серкебай ведет с самим собой, явно приводит к торжеству новых взглядов над старыми, то результат стилевой полемики, какую являет собой повествование Н. Байтемирова, неопределенен. Этот спор никак не разрешается и повисает в воздухе. Так что говорить о торжестве новаторского или, наоборот, традиционного начала применительно к этому роману не приходится. Речь, скорее, может идти о взаимном сосуществовании тех и других тенденций попеременно с их взаимной оппозицией.