Такой крайне умеренный détournement в конечном счёте является не чем иным, как моральным эквивалентом реставрации старых картин в музеях. Но большинство фильмов достойно лишь быть разделёнными на фрагменты для составления новых работ. Очевидно, что подобное преобразование существующих фрагментов кинолент будет сопровождаться добавлением других элементов: как музыкальных и живописных, так и исторических. Хотя всё кинематографическое фальсифицирование истории до сей поры было подобно шутовским реконструкциям Гитри10, можно было бы сделать так, чтобы Робеспьер перед казнью сказал: «Мой опыт и величие моих целей побуждают меня, невзирая на столькие испытания, признать, что всё – хорошо»11. В этом случае détournement греческой трагедии позволил нам возвеличить Робеспьера, но мы можем представить себе и принципиально иной, неореалистический эпизод – у стойки придорожного бара один дальнобойщик со всей серьёзностью обращается к другому: «О морали писалось в книгах философов, мы же ввели её в управление народами»12. Как можно видеть, подобное сопоставление подсвечивает идею Максимилиана, идею о диктатуре пролетариата.
Свет détournement распространяется по прямой линии. По мере того как новая архитектура, как нам кажется, начнёт своё развитие со стиля экспериментального барокко, архитектурный комплекс (под этим понятием мы подразумеваем динамичную обстановку в сочетании с поведенческими моделями), вероятно, реверсирует существующие архитектурные формы, и в любом случае будет физически и эмоционально использовать все виды реверсированных объектов: аккуратная расстановка кранов и строительных лесов заменит несуществующую скульптурную традицию. Это шокирует лишь наиболее фанатичных поклонников садов во французском стиле. Говорят, что на старости лет Д’Аннунцио13, этот фашистский чмошник, держал в своём парке носовую часть истребителя. Если забыть о его патриотических мотивах, то эта идея оказывается не лишённой своего очарования.
Если détournement распространится до урбанистической реализации, не так уж много людей останутся незатронутыми точным воссозданием в их городе целых кварталов другого города. Жизнь никогда не может быть слишком запутанной, détournement подобного уровня может сделать её воистину прекрасной.
Названия, как мы уже видели, сами по себе являются основным элементом détournement. Этот вывод проистекает из двух общих наблюдений: во‑первых, что все названия являются взаимозаменяемыми, а во‑вторых, что они играют решающую роль в некоторых жанрах. Все детективные романы из «Чёрной серии» необычайно схожи между собой, и лишь постоянная смена названий позволяет удерживать значительную аудиторию. В музыке название всегда оказывает большое влияние, хотя его выбор зачастую ничем не оправдан. Было бы недурно внести окончательную правку в «Героическую симфонию»14, назвав её, например, «Ленинской симфонией».
Название сильно способствует реверсированию произведения, но реакция на произведение по его названию неизбежна. Таким образом, можно широко использовать конкретные названия, взятые из научных публикаций («Прибрежная биология морей умеренного климата»), или из публикаций на военную тему («Ночной бой мелких подразделений пехоты»), или даже разнообразные фразы из детских книг с картинками («Красивые пейзажи приветствовали путешественников»).
В заключение мы должны вкратце упомянуть о некоторых аспектах того, что мы называем ultradétournement – тенденций по использованию détournement в повседневной жизни. Жестам и словам могут быть присвоены иные значения, как это делали на протяжении всей истории из практических соображений. Тайные общества в древнем Китае использовали крайнюю тонкость условных знаков для выражения множества форм социального поведения (способ расстановки чашек, питья, цитирования стихов, прерываемого на условленных строках). Необходимость в тайном языке, в паролях неотделима от стремления к игре. В конечном счёте любой знак или слово подходит для того, чтобы быть превращённым в нечто иное, даже в полную свою противоположность. Роялистских боевиков в Вандее называли Красной Армией за использование ими омерзительного изображения Святейшего сердца Иисуса в качестве своего символа. В ограниченной области лексики политической войны это выражение было полностью реверсировано через сотню лет.