В это время Певцов, пытаясь придвинуть к двери каюты массивный стол, намертво привинченный к полу, отчетливо представил еще один вариант собственной судьбы: итальянцы высадят его на необитаемом острове.
Сигнал остался без ответа, после чего комендант приказал дать предупреждающий выстрел. Пальнули холостым, но и это не возымело действия. Комендант, старый моряк, плававший еще под флагом Нахимова, чертыхался и последними словами костерил жандармов, неизвестно зачем, по его мнению, существующих на свете; дежурный офицер с опасливым удовольствием слушал эти крамольные речи. Снова зарядили и снова выстрелили, и опять ни малейшего результата. Чертов итальянец по-прежнему шел на всех парах. Между тем в шуваловской депеше предписывалось употребить для задержания все наличные средства вплоть до обстрела, и комендант, которому смертельно не хотелось палить по торговому пароходу, скрепя сердце распорядился готовить к бою батарею малого калибра.
Тем временем брандвахтенное судно «Кинбурн», призванное отмечать и записывать в журнал все корабли на траверзе Санкт-Петербурга, пустилось в погоню за наглым итальянцем — не откликнувшись на запрос, тот шел с воровато спущенным флагом, но его выдали три полосы на трубе: красная, белая и зеленая.
Один снаряд упал за кормой, другой — возле правого борта, брызги хлестнули в капитанскую каюту; третий — далеко впереди по курсу, еще два плеснули где-то в стороне. Крепостную артиллерию поддержала носовая пушечка «Кинбурна».
Услышав канонаду, Певцов трезво оценил ситуацию: вот-вот загремят якорные клюзы, пора готовиться к разговору с Шуваловым. Но он ошибся и на этот раз. «Триумф Венеры», сотрясаясь всем корпусом, продолжал двигаться на запад. Минут через пятнадцать «Кинбурн» стал отставать, однако его капитан не решался развернуть судно и дать по беглецу бортовой залп: как-то неловко пускать ко дну безоружного коммерсанта. А из носовой пушечки целиться трудно — шли бортом к волне. Впрочем, с бастионов тоже стреляли осторожно, больше стремясь напугать, а когда в секторе обстрела появилась датская паровая шхуна «Секира Эйрика», и вовсе вынуждены были прекратить огонь, чтобы случайно не потопить невинную датчанку.
Еще через четверть часа «Триумф Венеры» вошел в полосу тумана. Певцов кусал кулаки, итальянцы на палубе обнимались и прыгали от радости.
Пупыря увели, Сыч торжественно унес его баул, у Ивана Дмитриевича остался револьвер с вензелем фон Аренсберга на рукояти — таким же, как на похищенной камердинером серебряной мыльнице, и тетрадка с кулинарными рецептами; сначала она ошеломила, после вызвала отвращение. Голова трещала как с похмелья, во рту было сухо и горько, он читал про кулебяку с грибами, про пироги, громко бурчало в пустых кишках. «Вот сволочь!» — Иван Дмитриевич кинул тетрадку в камин. Хотелось домой, к жене, к сыну Ванечке, к самовару. Но сперва нужно поймать человека, знавшего про сонетку; того маленького, тощего, бритого, который покупал свечи у дьячка Савосина. С него-то все и началось, Иван Дмитриевич знал о нем давно, с той самой минуты, когда свистал под окнами, подгоняя Сыча. И давно можно было изловить этого человека, если бы не Певцов с Шуваловым. Помощнички! А Пупырь о своем напарнике ни слова не сказал, потому что в убийстве австрийского атташе признаваться не желал, утверждал, будто револьвер сторговал на Апраксиной рынке, ключик-змейку нашел на улице, а золотые французские монеты числом восемь штук отобрал прошлой ночью у какого-то пьяного чиновника.
Последний раз оглядев гостиную — поле его битвы площадью в семь квадратных саженей, — Иван Дмитриевич направился к выходу, когда из коридора ворвался в комнату взъерошенный Константинов.
— Иван Дмитрич! — объявил он. — Итальянцы ротмистра увезли!
— Как так увезли? Куда?
— В Италию, Иван Дмитрич! Он на пароход один пошел, они его в каюте закрыли и увезли. И монетки мои с ним.
— Хоть бы меня кто увез, — помолчав, устало сказал Иван Дмитриевич, — в Италию.
Он отдал Константинову обещанную премию — золотой наполеондор, принесенный Сычом, и велел идти домой. Вместе вышли на улицу и у крыльца разошлись в разные стороны. Было еще по-утреннему тихо, светло, с моря долетал слабый звук отдаленной артиллерийской канонады. «Пушки с пристани палят, — подумал Иван Дмитриевич, — кораблю пристать велят…» Ни малейшей вины он не чувствовал. Что ж, и Певцову, значит, пришла пора пострадать за отечество, как поручику, Боеву, самому Ивану Дмитриевичу. «Агнцы одесную…»
«Само собой, — думал он, — убийство иностранного дипломата — случай из ряда вон, можно и должно предположить всякое, причины естественно искать и в ситуаций на Балканах, все правильно. Беда вот в чем: и Певцов, и Шувалов, и Хотек считают жизнь всего лишь игрой, где убийство — только очередной ход; а раз так, они могут выиграть или проиграть, но понять не могут. Эти люди даже замок Цилль полагают чем-то вроде запасной коробки для снятых с доски фигур».