– Что угодно? – грубо спросил Певцов.
– Покорнейше прошу извинить, – гость расшаркался. – Но имею безотлагательную, так сказать, нужду в их светлости.
– Входите, – пригласил Иван Дмитриевич. – Господин Стрекалов, если не ошибаюсь?
– Откуда вы меня знаете?
– Я – Путилин. Начальник сыскной полиции. – Иван Дмитриевич провел онемевшего Стрекалова в кабинет князя: из гостиной его. голос могла услышать жена. Тот подчинился безропотно. Войдя в кабинет, Иван Дмитриевич опустил «собачку» замка и ловко захлопнул дверь перед носом у Певцова.
– Имею, так сказать, совершенно приватный разговор к их светлости, – испуганно забормотал Стрекалов.
– Князь фон Аренсберг мертв, – сказал Иван Дмитриевич. – Убит сегодня ночью неизвестными лицами.
Стрекалов зажал рот ладонью.
– Это не я, – просипел он сквозь пальцы. – Господин Путилин, это не я!
– Зачем вы сюда пришли?
– Сугубо частного свойства имею… Имел разговор…
– Отвечайте! Не то прикажу арестовать вас.
Стрекалов держал руку в кармане, оттуда доносился осторожный шорох сминаемой бумаги.
– Что там у вас? Дайте сюда, – приказал Иван Дмитриевич. – Ну!
Смятый в комок, надорванный по краям листочек – еще минута, и Стрекалов растер бы его в труху. Письмо. Смысл таков: супругу вашу, господин Стрекалов, коварно соблазнил князь фон Аренсберг, австрийский военный атташе, и вы, господии Стрекалов, если дорожите честью России и своей собственной, должны отомстить совратителю – пусть рогоносец ударит ему в грудь своими рогами, и они отпадут… Подписи не было.
– Это не я, – канючил Стрекалов, – не я ударял…
По его словам, почтальон принес письмо третьего дня, и с тех пор оно лежало у горничной. Лишь час назад, вернувшись из Царского Села, Стрекалов прочитал это письмо и немедленно помчался в Миллионную – для того якобы, чтобы вызвать князя на дуэль. А заодно проверить, нет ли тут Кати.
Значит, Катя… Екатерина.
Иван Дмитриевич оглядел рогоносца: на разъяренного быка непохож. Какой из него дуэлянт! Навряд ли. Представил себя на его месте. Как бы поступил? Ну, первым делом жену прогнать, это ясно. Потом поручиковой методой можно воспользоваться: за нос его, подлеца, за нос! Принародно! И князя со службы долой. Негоже дипломату с мятым носом ходить.
Но и на такой поступок Стрекалов едва ли способен. Зачем он пришел? И вдруг осенило…
– Сколько вы хотели взять с князя отступного? – спросил Иван Дмитриевич.
– Я?
– Чтобы не поднимать скандала… Тысяч десять?
– Бог с вами! – ужаснулся Стрекалов.
Казалось, он с гневом отрицает не саму эту мысль, а лишь сумму запроса.
Распахнулась дверь – Певцов, добыв у камердинера ключ от кабинета, снаружи отомкнул замок, шагнул к Ивану Дмитриевичу:
– Такого, милостивый государь, я не потерплю!
Не отвечая, Иван Дмитриевич грозно смотрел на Стрекалова:
– И вы поверили этому пасквилю? Этой клевете? – С презрением отшвырнул листок в сторону, заметив, однако, место, куда он упал. – Ваша супруга ни в чем не виновата. Бегите домой и становитесь перед ней на колени. На коленях умоляйте простить вас за то, что оскорбили ее подозрением!
– Я не оскорблял. Ее дома не было…
– А дама в спальне у князя? – вмешался Певцов. – Такая крепкая брюнетка. Это не она?
– Катя! Она здесь? – воскликнул Стрекалов, порываясь выбежать из кабинета вслед за Певцовым, который бросился в вестибюль: у подъезда грохотали колеса и копыта.
– Катерина? – робко позвал Стрекалов.
Иван Дмитриевич удержал его за рукав:
– Ее здесь нет и не было! Ротмистр смеется над вами. Идите в кухню, а когда их сиятельство пройдет сюда, тихонько отправляйтесь домой. Живо!
Получив для пущей скорости тычок в спину, Стрекалов дунул по коридору.
Иван Дмитриевич успел проверить, плотно ли закрыта дверь спальни, когда вошел Шувалов, с ним Певцов, объяснявший, что преступника доставят с минуты на минуту, а чуть позади – адъютант шефа жандармов.
– Поздравляю, поздравляю, – перебивая Певцова, говорил Шувалов. – Завтра к моему последнему, слава богу, докладу я приложу представление на ваше производство. Будете подполковник. Сколько вам?
– Тридцать четыре, ваше сиятельство.
– А что, ротмистр? Неплохо стать подполковником в тридцать четыре года! Думаю, Хотек со своей стороны исхлопочет вам австрийский орден.
– Я не приму награду от человека, оскорбившего наш корпус.
– Рад слышать. Тогда мы отдадим этот крестишко господину Путилину… Вы-то небось примете?
– Приму, – пожал плечами Иван Дмитриевич. – Если дадут.
– А теперь рассказывайте по порядку, – велел Шувалов.
– Видите ли, – залопотал Певцов, – произошли не которые изменения. Нам необходимо поговорить наедине. Пройдемте в кабинет, ваше сиятельство…
Когда они возвратились, от философски-игривого настроения шефа жандармов не осталось и следа. Ивану Дмитриевичу он сказал одно:
– Сенной рынок!
А в гостиную уже входил Хотек. Лысый, длиннолицый, сухопарый – нечто среднее между палубным шезлонгом и гигантским кузнечиком, он кивнул Шувалову, а прочих оглядел с выражением гадливого всезнания на припудренном старческом лице. Казалось, о каждом ему известна какая-то грязная тайна. Великая держава, раскинувшаяся от Альп и до Карпат, имеющая, как и Россия, двуглавого орла в гербе – символ власти над востоком и западом, родина вальсов и национального вопроса, по любому поводу обнажающая свой ржавый меч с воинственным легкомыслием престарелых империй, эта держава в лице графа Хотека вошла и села на диван, обдав Ивана Дмитриевича таким холодом, что он счел за лучшее отойти подальше.
– Должен заявить следующее, – проговорил Хотек с той высокомерной вельможной медлительностью, которая всегда раздражала Ивана Дмитриевича в публичных выступлениях начальствующих лиц; эта медлительность призвана была показать, что внимания и уважения заслуживает не только смысл произносимых слов, но и сам факт их произнесения – событие исключительное по своей важности. – Разумеется, граф, я вам доверяю, – после паузы продолжал Хотек. – Но доверие посла имеет границей честь его монарха. Эту границу я не переступлю ни на дюйм. Мне нужно самому услышать признание из уст убийцы.
– И услышите, – заверил Шувалов.
От конского топа заныло треснутое стекло в окне, заржали осаживаемые у крыльца лошади: Рукавишников привез Боева. Держа у плеча обнаженную шашку, ввел его в гостиную. Стало тихо. Боев по-восточному приложил к груди обе руки и молча приветствовал собравшихся по всем правилам этикета, принятого, как подумал Иван Дмитриевич, где-нибудь на бухарском базаре. Певцов приосанился. Он с восхищением взирал на творение рук своих. Налюбовавшись, схватил один из стульев, поставил в стороне:
– Прошу!
Ни на кого не глядя, величественно и равнодушно, как приготовленное к закланию жертвенное животное, опоенное зельем, чтобы не брыкалось, не портило праздник, Боев пересек гостиную и сел на стул. Рукавишников, не опуская шашки, встал у него за спиной.
Уже сидя на своем стуле, Боев припомнил наконец то приветствие, которое следовало произнести при входе, и тихо сказал.
– Салям алейкум.
Никто ему не ответил.
Хотек бесстрастно внимал Певцову, тот соловьем разливался, рассказывая, кто таков убийца и для чего совершил преступление: агент султана, зарезавший болгарского студента, и прочая. Слушая эту дичь, Иван Дмитриевич успокаивал себя мыслью, что Боев нужен как временное средство. Потом его отпустят. И может быть, наградят за службу.
Болгарин уже отвечал на вопросы Певцова – по-русски, но с акцентом, вполне могущим сойти и за турецкий: да, все так, и он, Керим-бек, готов подтвердить это под присягой.
– На суде присягнете, – торопливо сказал Певцов. Он как-то не предусмотрел, что может понадобиться такая вещь, как Коран.
– Нет, пускай сейчас, – велел Хотек.