– Мяса! Мяса! – душевно вопил среднестатистический желудок, сколько не пытался образумить его среднестатистический мозг, вдохновлённый истинными знаниями.
Вещали телевизоры в домах и магазинных витринах, радиоприёмники в машинах. Главная тема дня – выход найден, скотина, наконец, снова оскотинится. Препарат, избранно воздействующий на всё живое, кроме человека успешно прошёл испытания и сейчас вся мировая химическая индустрия работает на пределе своих мощностей, производя его в огромных количествах. И конечно, же лик спасителя крупным планом на всех экранах – неприметный тощий очкарик, с какого-то там университета, краснеющий и заикающийся ботаник, на которого многочисленные камеры и софиты действуют не хуже общего наркоза. Но он и не интересен никому, неважно как его зовут, неважно откуда, да и еще какие-то рожи на заднем плане, помощники, ассистенты, соавторы или кто они там – всё не важно! Важно лишь то, что уже через несколько дней в небо поднимутся тысячи самолётов, распыляя по всему миру спасительный реагент.
А ещё через неделю стали оживать бойни и мясокомбинаты. Миллионы людей вернулись к работе, и теперь их семьи смогут забыть, как страшный сон, время прозябания на свалке безработицы и нищеты.
– Мяса! Мяса! – скандировали уже не желудки, а возбуждённые праздничные толпы на улицах городов.
Ещё неделя, и кровь полилась рекой. Посетители в переполненных кафе и ресторанчиках чуть не визжали от восторга:
– Бифштекс с кровью, ха-ха-ха, побольше крови!
– О-о-о, кровяночка!
– А вот нарезка мясная, колбаска свежая, заметьте, в натуральной оболочке!
Мир ожил, мир стал счастливее, и кажется, даже немножко добрее. Всё же беда сплотила. Как-то забылись прежние претензии и обиды, потухли костры конфликтов. Пока… Пока не наелись.
Дед Иван поскрёб лезвием по грязному обломанному ногтю, проверяя заточку длинного самодельного ножа с засаленной рукояткой, удовлетворённо хмыкнул. Размашисто перекрестился на образа, висящие под потолком в углу горницы, и побухал сапожищами прочь из дома. К хлеву дед подходил с показной бодростью, а то, что руки дрожат, так то возрастное. По-хозяйски, уверенно, в кои-то веки, распахнул хлипкую дверь со щелями меж необструганных почерневших досок и ворвался в помещение. К свинячей загородке дед подходил уже не так бодро, нервно покашливая, но нож, зажатый в правой руке, придавал сил и уверенности.
Тишина стояла такая, что слышно было, как у деда урчит в животе, возрастное. Свинка, не издавая ни звука, забилась в угол, уставившись полными страха и жуткой печали, глазами на занесённый над ней нож. За хлипкой перегородкой вдруг очень тихо, но протяжно и тосклива, замычала корова. Мелкая дрожь в теле деда вошла в резонанс со спрятанными страхами и сомнениями, сразу увеличив амплитуду колебаний. Деда заколбасило по полной, нож выпал из руки.
– А-а-а, будь ты не ладно! – закричал он, и выскочил из сарайчика, размазывая по морщинистым щекам слезы.