Фульвия перебила речи невестки своими мольбами, упав на колени к ногам Туллии:
— Тетушка, милая тетушка! Во имя всего святого, прошу тебя, не казни Эмилия! Он станет помнить твою милость, станет молиться за тебя!
Остывший гнев тиранки закипел с новой силой.
— Насмешницы! — вскричала Туллия, злобно усмехнувшись. — Я думала, что вы дадите мне полезный совет, а вы вздумали воспользоваться минутой моей слабости, вздумали спасать ненавистного мне человека — спасать того, кому моей пощады не будет! Минутный страх старой больной тетки явился вам предлогом спасать Эмилия. Вы полагали, что сердце мое растает от ваших упрашиваний, полагали, что я с вами расцелуюсь, разрыдаюсь, начну вопить о моих грехах? Ошибаетесь!.. Неужели вы думали, что я пойду умолять сына Турна о молитве за меня, а он еще, пожалуй, торговаться начнет со мной, как жрец с простонародьем. Возврати я ему отцовское наследство, дай ему в жены Арну, взяв ее назад от мужа… Ах, как все это смешно, потешно!.. Сам Юний Брут не мог бы выдумать ничего подобного! Благодарю, Лукреция, за шутку! Ведь это все вы обе выдумали нарочно, чтобы меня развлечь… Так или не так?.. Ну, говорите, отвечайте!.. Да, и не забудьте, что у вас самих на плечах-то не по две головы! Тебя, Фульвия, я отлично поняла еще и с другой стороны…
— О тетушка! — воскликнула девушка, обнимая колени тиранки. — Помилуй, пощади!..
— Я поняла, что ты влюблена. Забудь преступника! Я нашла тебе жениха получше — Секст овдовел недавно очень кстати…
— Ах нет, нет!.. Смилуйся, пощади!..
— Он не нравится тебе? — спросила Туллия глухо и мрачно. — Мой сын кажется тебе хуже сына мятежника?.. — Она грубо дернула девушку за руку. — Да что с тобой разговаривать-то! Разве ты посмеешь не исполнить того, что мной будет велено тебе?! Возьми ее, Лукреция, с глаз моих, убирайтесь обе в вашу палатку… Вон! Вон! — Она затопала ногами. — Мне простить Эмилия? Никогда!.. Я не настолько слаба душой, чтобы, боясь призраков полуночи, уступать мольбам в пользу ненавистных мне ослушников. Пускай придут казненные всем хороводом из болота, пускай терзают мне сердце, душу, высасывают кровь мою по капле! Пусть их адский хор проклятия изрекает — я все-таки Эмилия убью!..
Лукреция и Фульвия убежали в горьких слезах, смертельно испуганные.
Им долго слышался повторяющийся мрачный возглас яростной злодейки, точно догонял их, несся за ними вслед:
— Я все-таки Эмилия убью!..
Глава IV
Ночь над рекой
После тихого вечера настала такая же тихая и ясная, но холодная ночь.
На небе сияли яркие звезды. Костер поваров погас, прислуга уснула.
Злые наемные аблекты Тарквиния крепко связали руки и ноги осужденному Эмилию, бросили его у реки под дерево на кочки и корни и стали было мучить насмешками, но Брут грозно приказал им удалиться:
— Ложитесь спать! Рекс не будет доволен, если увидит завтра вас с сонными глазами.
Дерзкие этруски, из которых состоял этот отряд аблектов, ушли.
Брут уселся на камень и угрюмо понурился в глубоких безотрадных думах.
Через некоторое время он позвал своего раба тихим условным свистом.
— Все ли спят, Виндиций? — спросил он.
— Аблекты-то, кажется, уснули, — ответил слуга.
— Наблюдай за ними, чтобы ни один не вздумал подсматривать за мной.
— Господин, — сказал невольник, понизив голос до шепота, — я видел, что Валерий украдкой отвязал свою лошадь и куда-то уехал, никому в стане не сказав.
— Принеси сюда ко мне теплый плащ и подушку, чтобы я мог удобно провести ночь в лесу.
Раб принес требуемые вещи и стал сторожить, чтобы не пришел кто-нибудь из нежелательных особ.
Вполне полагаясь на верность и сметливость давнего, испытанного и единственного слуги, Брут успокоился, но что-то его слегка все-таки тревожило.
«Куда и зачем поехал Валерий? — размышлял он. — Не вознамерился ли этот горячий юноша сделать воззвание к плебсу на комициях? Вот была бы необдуманная штука легкомысленной головы!.. И друга не спасет, и сам пропадет…»
Неподвижно сидел старик, подперев голову рукою, и печален был его взгляд.
Не менее печальны были мысли несчастного узника.
«Я всеми покинут, — думал связанный Эмилий с горькой тоской, — все мои друзья, даже Луций и Валерий, отстранились от меня, отшатнулись, точно от огня или от заразы. Я полностью брошен на произвол лютой тиранки, а противный, старый Брут еще внушил ей усилить мое мучение. Ужасный, достойный ее палач, льстец, вероломный ученик этой мегеры!.. А ты, Арета, далеко, ты не знаешь о моих страданиях, ты не едешь… Ах, если бы ты приехала! Быть может, любящий отец пересилил бы свою робость перед женою в угоду давно не виданной дочери, освободил бы меня. Дремлющий пьяный Тарквиний едва ли даже понял, что произошло в его палатке. О Арета, Арета!.. Едешь ли ты сюда? Быть может, еще не собралась или захворала и еще дома. В Этрурию долго не дойдет мой безотрадный вздох, вопль моей последней скорби. На кого надеяться? Кого молить? Богов?.. О, сжальтесь, небожители, надо мной, несчастным, если есть среди вас кто-нибудь благосклонный ко мне!.. Я не молю вас, бессмертные, о спасении моей тяжелой, печальной, сиротской жизни — давно эта жизнь составляет для меня лишь бремя. Молю вас, боги, пошлите обо мне весть в Этрурию или на дорогу моей милой, если она выехала оттуда. Хочу я, чтобы Арета могла молвить мне хоть единое слово участия — последнее слово милой женщины усладит мою смерть. Хотел бы я, чтобы она видела, как я заплатил моей жизнью за чувство чистой любви! Хотел бы я ей сказать, что отдаю мою жизнь за ее любовь охотно, не жалея, что как любил, так и люблю теперь…»