— Дивная прорицательница! — вскричал узурпатор, охваченный ужасом. — Я беру твои песни. Юний Брут даст тебе за них деньги.
— Не мне… не мне… пусть он отдаст их жрецу Аполлона Евлогию Приму, который в Риме придет к нему за этим от меня.
Сивилла изобразила на земле большой круг своим посохом и бросила на него несколько кореньев, вынутых из складок ее платья. Произнося никому не понятные слова заклинания, она стала упорно глядеть на землю.
Ее лицо приняло такое же выражение, сходное с мертвецом, как над рекой. Она задрожала и, подняв руки, проделала ими таинственные взмахи в воздухе, потом запела или, вернее, заговорила нараспев глухим тоном, подойдя к Туллии и подняв над нею свой посох:
Перейдя к Тарквинию она продолжала:
Она опять обратилась к Туллии:
— Эй, подведите осужденного! — закричала тиранка.
Сивилла положила подведенному Эмилию на плечо свою руку. Он вздрогнул от этого прикосновения — рука старухи была нежна и горяча, как у молодой женщины.
Все заметили его испуг, но приписали другой причине.
— Сивилла наложила на смертного руку — он немедленно умрет, — шепнула Туллия испуганному Бруту.
Старый философ скорбно вздохнул, но ничего не был в силах ответить ей.
Сивилла, обняв осужденного, обратилась к тиранке:
— Юний, — спросила Туллия, — да ты справишься ли с ним один-то?
— Мой раб пойдет со мной, ведь сивилла это дозволила, — ответил старик.
Оттенок печали в его разбитом голосе заметили многие, но никто из не знавших его внутреннего мира души не заподозрил его. Сыновья Туллии подумали, что Брут досадует на сивиллу за помеху бросить Эмилия в Туллиану на долгие муки.
— Когда ты возвратишься, я, не видев казни, потребую от тебя самой страшной клятвы, — заявила Туллия.
— Знаю это, грозная Немезида, — ответил ей Брут с тяжелым вздохом.
Сивилла заговорила с ним.