Выбрать главу

Плебс мог отнять Вителия, если его поведут на казнь вопреки закону о неприкосновенности особы великого понтифика, но что последует затем? Куда он денется? Тогдашний Рим был далеко не велик, а всякий римлянин с колыбели проникался традициями национальной рутины до такой степени, что жизнь на чужбине была ему хуже смертной казни. Путешествовать ради удовольствия ездили только люди нового склада, подобные сыновьям Тарквиния, а римляне строгие посещали иные страны лишь по делам, считая предосудительным всякий интерес к чему бы ни то было чужому, если оно не касается Рима в прямом смысле.

Римлянин был обязан умирать бестрепетно, а беглец подвергался общему презрению как трус.

Поэтому спасались весьма немногие, принадлежавшие к сторонникам Брута.

Раздвоился Янус на двух богов — двуликого и четвероликого, раздвоилось усердие римлян — не знали они, которому из Янусов следует чаще молиться, удвоился их страх перед тиранией — не знали они, кого из деспотов сильнее бояться, Тарквиния или сына его Секста, начавшего выказывать чудовищные попытки к злодействам.

Часть третья

Альбина

Глава I

Священная лира

Лето того года семья Тарквиния Гордого провела близ небольшого городка Тускулум в ближайшей Этрурии, подвластной давно уже Риму. Там находилось поместье, данное Арне отцом в приданое при выдаче замуж.

Ее супруг Октавий Мамилий, или по-этрусски Отто Мамоло, наезжал туда редко, проводя время на войне вместе с ее братом Секстом, с которым был в хороших отношениях, хоть до дружбы и не сблизился, — трезвый, суровый этруск не имел ничего общего с бесшабашным кутилой, беспросыпным пьяницей, да и вообще кого-нибудь любить Мамилий не мог — холодный делец, сухой, равнодушный ко всему на свете, что не относится к делам, то есть ни охоты, ни женщины, ни музыки, ни красот природы муж Арны не понимал и не любил.

Лютая казнь друга детства окончательно расстроила здоровье дочери Тарквиния. Долгое пребывание в гостях у мачехи, а потом той у нее не могло быть для нее приятным.

Наезд Туллии с пьяной ватагой ее прихлебателей во владения Арны, долгая кутерьма всяких попоек, плясок, охотничьих вылазок в горы со всевозможным шумом и гамом, битье по щекам не угодивших чем-либо невольниц, казни двух-трех провинившихся в пустяках рабов, травля собаками случайно подвернувшихся ни в чем не виноватых прохожих — все это лишало больную покоя.

Арна была рада возможности вернуться в Рим, ездила в Коллацию к своим родственникам, из которой с сестрой Луция Колатина, Фульвией, находилась в дружеских отношениях, взяла ее к себе, поселившись на зиму у отца, не желая возвращаться в Этрурию, жалуясь, что в той стране, более северной, чем Рим, очень холодно и темно в высоких горах, каких около Рима нет.

Она надеялась поддержать свои силы теплым климатом родины, но те гасли с каждым днем, тоска разъедала ей сердце.

С самого дня казни Эмилия Арна и Фульвия стали вешать одну и ту же посвященную тени погибшего лиру куда-либо на дерево или в беседку с молитвами к Эолу, чтобы он не позволял простым ветрам играть на ее струнах, и призывали душу любимого ими обеими юноши.

Случалось, что ветер гудел в струнах священной лиры, заставлял их издавать мелодичный грустный аккорд или перелив краткой гаммы.

В такие минуты любящим казалось, будто дух любимого с ними.

— Эмилий! Эмилий! — восклицали Арна с Фульвией и, обнявшись, плакали о нем. — Печальные ветры, Эоловы слуги, гудящие в дуплах и по древесной листве, безжалостно обрывая ее, да не коснутся этих струн, посвященных твоей тени, погибший Эмилий!.. Моли бессмертных богов, чтобы они запретили ветрам и духам трогать этот инструмент, моли, чтобы дозволили тебе одному играть здесь на лире!

Иногда к ним приходили Лукреция, Вителия Альбина, Фульгина и Рулиана, жены жрецов. Их беседа редко бывала веселой, разве что в те минуты, когда Рулиана рассказывала о каком-нибудь казусе с ее мужем или очередном чудачестве, выкинутым им.

Этот Евлалий, брат Евлогия, служил жрецом Пану, рогатому изобретателю свирели, которого чествовали преимущественно пастухи как покровителя стад.

Когда нужно было совершить чудо, Евлалий являлся в виде Пана какому-нибудь одинокому поселянину в горах и возвещал свою волю или делал предсказания, причем, к досаде римских жрецов и сожалению своего брата, беспамятный, рассеянный «олицетворитель», случалось, все перепутывал — представал в горах не тому человеку и возвещал не то, что велено, награждал, кого следует карать, и наказывал достойных награды, забывая надевать маску мифологического существа или укрепляя ее на лице столь плохо, что во время совершения «чуда» она с него сваливалась, вследствие чего однажды поселяне узнали в нем беглого невольника и жестоко избили за обман.