Приближалось время прыжков. Как только раздалась команда «Приготовиться!», наш ряд, которому предстояло начинать, поднялся на ноги.
Я, как и остальные, встал, чуть согнувшись, ухватился правой рукой за кольцо, левую положил на запасной парашют и ждал команды.
— Пошёл!..
В облака посыпались ребята, словно горстями брошенная жареная кукуруза. Падая, я почувствовал, как меня пронизал холод. Ледяные капли с треском ударяли по лицу, попадали в глаза; редкие серебряные облака, одиноко скитавшиеся то там, то тут, окружили мой парашют, проникли в его шатёр, дотрагивались до его натянутых строп, пытались увлечь его и меня куда-то в неизвестность
Наконец приземлился. Внизу суматоха: освобождаясь от парашютов, ребята спешно собирались вокруг командира. Рота вступала в бой. Пришлось долго ползти по-пластунски. Время от времени доставали лопаты и окапывались. Место, называемое «логовом противника», забрасывалось гранатами. Путь преградили дымовые пояса, мы натянули противогазы и растворились в дыму…
В обеденный час все растянулись на траве и достали вещмешки. Потом перекур.
И тут моё внимание привлёк Петя Нефёдов, сидевший напротив. Его будто знобило, он дрожал всем телом. На одной ноге у него не было сапога.
— Петя, где твой сапог?
— Не знаю. Когда я прыгнул — свалился с ноги, а поискать его в этой спешке не успел.
— Да, неважно получилось…
— Взял сапоги на размер больше, чтобы теплее ногам было. Эх, будь они неладны! — ругнулся Петя.
— Достань теперь сапоги! — проворчал с упрёком Бочков.
Петя огрызнулся:
— Заткнись, Бочок. Погрызи лучше сухарики, твоему желудку полезно.
Я достал из вещевого мешка запасные портянки. Бочков, хоть и надулся, принёс древесную кору. Соорудил из неё подобие лаптя и приладил на ноге у Пети. Получилось как в поговорке: «Покуда доставят палки, пускай в ход кулаки».
Аноприенко, не переставая жевать, сочинял очередное письмо Миши, написанное им якобы девушке:
«Здравствуй, милая Катя. Увидев в газете твой портрет, я влюбился в тебя с первого взгляда, как говорится — с бухты-барахты. С тех пор стремлюсь я успокоиться, усиленно куря, грызи сухарь, но ничего не получается. Я влюбился в тебя гак глубоко — до самых почек, как Ромео в Джульетту. Каждый час я гляжу на твой портрет и поглаживаю его так же, как свой противогаз, только ещё нежнее. А давеча перед боем ты даже приснилась мне. Твои жёсткие волосы я гладил ладонью, но тут меня грубо разбудили щелчком в лоб. Оказывается, за твои волосы я принял усы Аноприенко».
Миша сидел, прислонившись к стволу дерева, затягивался сигаретой, щурил глаза на Аноприенко и улыбался А я снова мысленно очутился в родных краях и видел круглое личико моей жены. Она вглядывалась в меня своими тёплыми, ласковыми глазами и была такой же, как в последний раз, на вокзале. Она что-то шептала, и я догадывался: «Со дня разлуки с тобой прошло 397 дней…»
Так она мне писала в письме.
Раздался протяжный вопль. Наш взвод, пробирающийся лесом на стрельбище, остановился и прислушался.
Вопль доносился откуда-то справа, из-за дубовых стволов. Временами он прерывался, и тогда слышалось чьё-то тяжёлое дыхание.
За деревьями мы увидели корову, которую засасывало болото. Её глаза, застывшие от ужаса, были круглы и огромны. Мы без слов приступили к делу. Наложили веток. Приволокли бревно. Аноприенко, измазанный чёрной глиной, отыскал коровий хвост, а Миша ухватился за рога.
Корова стронулась с места. Теперь можно было просунуть бревно ей под брюхо. Наконец мы вытянули её на твёрдую почву. Лейтенант, глянув на часы, заторопился:
— Задержались на тридцать пять минут. На стрельбище уже давно ждут нас, живее, живее!
Ребята, довольные сделанным, и без понуканья торопились. Аноприенко вновь нашёл повод почесать язык:
— Товарищ лейтенант, если вы и на сей раз не накажете Мишу, будет несправедливо. Видели, как он присосался к коровьему вымени? Товарищ командир, накажите его. Накажите за то, что он высосал чужую долю молока. Он, товарищ лейтенант, ребёнка-телёнка обидел. Если не верите, посмотрите на его губы.
Мы взглянули на Мишу. В самом деле его губы были измазаны глиной. Ребята заулыбались.
Корова посмотрела нам вслед и протяжно замычала: «Мо-о-о-о».
Тут уж нас и вовсе смех разобрал: «С Мишей прощается».
Сегодня нам велено тщательно осмотреть свои парашюты. Это всегда делалось перед прыжками. Значит, дня через два-три опять прыжки.