— Не торопись. Сведи ноги, носки и пятки вместе. Задние лямки подтяни ещё: ветер восточный, ветер восточный. Не забывай — приземляться по ходу ветра…
Глянув вниз и, заметив толпу людей, глазевших на меня, я смутился. Расстояние между нами сокращалось быстро… 50 метров… 30… 10… Земля!
Ребята подбежали, помогли подтянуть парашют, который волок меня по снегу. Увидев торопливо идущего Тарасова с рупором в руке, я быстро прикинул: «На худой конец десять суток гаупвахты. Правда, зимой на ней холодновато, ну, придётся потерпеть».
Я не успел ещё освободиться от парашюта, но, вытянувшись по стойке смирно, отрапортовал:
— Гвардии ефрейтор Назаров выполнил тринадцатый прыжок.
Подполковник обвёл окружающих взглядом и скомандовал:
— Полк… смирно! За проявленную находчивость и умелые действия в воздухе гвардии ефрейтор Назаров награждается значком «Парашютист-отличник».
— Служу Советскому Союзу!
Произнеся эти слова, я почувствовал, что голова вскинулась, а грудь выпятилась вперёд.
…Прошло дней десять-пятнадцать. Я был дежурным по кухне. Вошёл Петя Нефёдов с газетой и ткнул пальцем в статью под заголовком: «Тринадцатый для десантников не опасный».
Последнее письмо, полученное от Тани, не шло у меня из головы. «…Иногда так хочется повидаться с вами. Скучаю о вас, и моему сердцу мало места в груди и в целом мире. Я мучаюсь и думаю, думаю… Подхожу к вашим зелёным воротам, прислушиваюсь к вашему пению…»
Письмо кончалось немного странной фразой: «Ах вы, мои воины, как я вас люблю».
Я сделал вывод — это слова признания. Но почему во множественном числе — мои воины?
Заколебался: нет, Нуры, ошибаешься. Погляди чуть дальше носа. Она же видела твой военный билет. А в нём всё указано, вплоть до дня рождения твоей жены. И то, что моя молодая жена в ожидании меня проглядела все глаза, ей тоже известно. А Таня ничуть не похожа на эгоистку.
Я даже стал подсмеиваться над собой: «Мало ли в городе слоняющихся солдат? Тоже мне — неотразимый сердцеед». Но письмо продолжало волновать.
Решил в ближайшее увольнение поговорить с Таней. В голове вертелась наивная мысль: если поговорю с ней — избавлюсь от этих дум. А может быть, я должен её возненавидеть? А за что? За то, что она приветлива, ласково встречает меня, или за то, что говорит: «Солдаты, я вас очень люблю»?
Но увольнение не так-то легко получить. Если я обращусь к ротному, он, несомненно, ответит: «Товарищ ефрейтор, вы были в увольнении недавно. В роте вы не один, подождите, дойдёт до вас очередь, вот и пойдёте».
И тогда я решил обратиться к комбату. Стал придумывать причину встречи с ним. Однажды я увидел его среди солдат, поливавших газоны. Цветы ещё в начале весны сеял вместе с нами сам комбат.
Я подошёл к нему строевым.
— Товарищ майор, разрешите обратиться?
— А ну-ка валяй, послушаем, что ты нам скажешь.
— Товарищ майор, мне необходимо в город в предстоящий выходный день! — выпалил я неожиданно для себя.
Комбат удивил меня гораздо больше, чем я его, наверное:
— Товарищ ефрейтор, я собираюсь направить вас на кратковременные курсы сержантов. После окончания курсов вернётесь в свою роту и вместо сержанта Корытко будете командовать отделением. Послезавтра утром зайдите в штаб, там выпишут вам документы.
Мне оставалось поднести руку к кромке берета:
— Слушаюсь, товарищ майор.
Спасибо курсам — в выходной день я смог выйти в город, и очень кстати: моё письмо, срочно отправленное Тане, дошло до адресата.
В городском парке я нашёл её очень быстро. Она сидела на зелёной скамейке невдалеке от фонтана и листала книжку. Решили начать прогулку с леса. Безлюдная тропинка, извивавшаяся между деревьями, провела нас в молчаливую его глубину. Ароматный от запаха цветов лес полон неожиданностей: то, волоча за собой пушистый хвост, пробежит белочка, то с треском ринется прочь пугливый олень. Кручёная тропиночка наконец привела нас к реке.
Сновали рыбачьи лодки. Мальчишки и девчонки с радостными криками играли в какую-то игру. На берегу загорали лёжа на стёганых одеялах.
— Десант, неплохо бы искупаться, гляди, какой погожий день, будто по заказу, — предложила Таня.
Да, жаркий день в этом пасмурном краю — событие довольно редкое. Я даже улыбнулся: не забрело ли сюда по ошибке каракумское солнце?
Моё молчание Таня поняла по-своему:
— Не хочешь купаться — не надо. Сиди и наблюдай. А я окунусь пару раз.
Всё ясно. Решила, что я не умею плавать.
— Танюша, если я вдруг начну тонуть — спасёшь? — почти трагически сказал я, но она не заметила подвоха и упросила купаться, где мелко.
Я нырнул и, вынырнув далеко от девушки, поплыл к другому берегу. Когда вернулся, нашёл Таню обиженной.
— Шутник, тоже мне… Страдай тут из-за него, бойся как бы не утонул!
А я, честно говоря, не мог от Тани глаз отвести, так она была хороша в купальном костюме. Стройное белое тело девушки словно светилось изнутри.
— Позагораем?
— Конечно!
Я и не знал, что это такое удовольствие — лежать под тёплым солнцем. А Таня вдруг вскочила и, сорвав с моей головы берет, которым я прикрыл глаза, бросилась бежать крича:
— Хватит валяться, лодырь! Попробуй-ка догнать!
Она бежала и смеялась, а мне показалось, что гонится она за собственным смехом. Её распущенные волосы развевались за спиной как знамя. Великолепное зрелище. И потому наверно я бежал не особенно быстро. Но в конце концов всё же догнал её и взял за руку. Тяжело дыша, Таня закрыла глаз и прислонилась ко мне, что-то шепча. Я затаил дыхание.
— Милые мои солдаты…
На берегу народу прибавилось. А мне хотелось сидеть здесь. Сидеть и наблюдать за волнами. Отчего мы с этой рекой так сблизились? Была у меня на этот счёт одна догадочка: река похожа на мой Мургаб.
— Ах, побольше бы таких дней…
Таня сидела рядом, она коснулась моего плеча.
— Научишь меня нырять, как ты?
Глядя друг на друга, мы улыбнулись, и я забыл о том серьёзном разговоре, ради которого пришёл ка встречу.
Наша рота первой закончила прыжки, но на сей раз мы должны были остаться и собрать парашюты тех, кто будет прыгать после нас. Ребята, недовольные, ворчали:
— С какой стати мы должны собирать чужие парашюты?
— Почему мы должны обслуживать растяп, не способных обслуживать самих себя?
— Мы не музвзвод. Наша рота на смотре завоевала оценку «отлично»!
Услышал замполит, разулыбался, подтвердил:
— Да, у командования мнение о нас неплохое. Но возмущение ваше неуместно — приказы надо выполнять.
Роты, приземлившись, поспешно освобождались от парашютов и исчезали в лесу. Оттуда доносилась автоматная трескотня и артиллерийская канонада.
А мы, собирая и подтаскивая парашюты, злились: чем мы хуже других? Один только Миша, вразвалочку расхаживая по лужайке, не унывал. Но и он продолжал настырно бубнить:
— Товарищ командир, мы не пташки из музвзвода. По-моему, товарищ командир, этот приказ не того… Пусть парашюты собирают те, кто напевает «до-ре-ми-фа-соль», это им очень идёт…
Через три часа наш ротный пересчитал собранные парашюты и сделал отметку в блокноте. Ребята сели перекурить, а мне командир поручил построить своё отделение.
Я подумал, что нас сейчас отправят на помощь к «воюющим», и оживился. Бойко доложил о готовности второго отделения.
— Вы остаётесь здесь, около парашютов, — прозвучал в ответ приказ.
Всё в том же унылом настроении и от нечего делать ребята разбрелись собирать грибы, только Миша предпочёл вздремнуть на траве.
Лес был невдалеке. Он стоял, словно подняв по тревоге свой лиственный полк, и глядел куда-то вдаль, поверх хлебных полей. Пшеничное поле, готовое уже к жатве, казалось мне родным. Ветерок доносил запах прогретых солнцем колосьев.
Сорвав колосок, я раздавил его в ладони, сдул шелуху и увидел крупные зёрна. Их было семь. Подумалось: прямо как в притче. Я вспомнил, как ел когда-то из чашки солоноватую варёную пшеницу. На душе было радостно, и я запел…