Она замолчала, завороженно глядя ему в глаза, внезапно потеряв уверенность.
— Через неделю, — сказал он. — Его голос лишился своей силы и упал до шепота. — Пожалуйста. Я ничего не обещаю. Если у тебя тогда еще будет желание поговорить, мы поговорим. Обо всем, о чем захочешь.
Они долго смотрели друг другу в глаза через залитую солнцем кухню. Когда она, не сказав больше ни слова, вернулась к посуде, Джека затрясло. Господи, как ему надо было выпить. Один только маленький глоточек, просто, чтобы все стало на свои места…
— Дэнни сказал, ему приснилось, что ты попал в аварию, — отрывисто сообщила она. — Иногда ему снятся забавные сны. Это он сказал сегодня утром, когда я его одевала. А, Джек? Ты попал в аварию?
— Нет.
К полудню страстное желание выпить перешло в легкую лихорадку. Он поехал к Элу домой.
— Сухой? — спросил Эл прежде, чем впустить его. Выглядел Эл ужасно.
— Суше некуда. Ты похож на Лона Чейни в «Призраке оперы».
— Ну, давай, заходи.
Весь день они на пару играли в вист. И не пили.
Прошла неделя. Разговаривали они с Венди не слишком-то много. Но Джек знал, что она недоверчиво наблюдает за ним. Он глотал кофе без сахара и нескончаемое количество кока-колы. Однажды вечером он выпил целую упаковку — шесть банок — а потом помчался в ванную и все выблевал. Уровень спиртного в стоявших в домашнем баре бутылках не снижался. После уроков он отправлялся домой к Элу Шокли — такой ненависти, как к Элу Шокли, Венди в жизни ни к кому не испытывала! — а когда возвращался домой, она готова была поклясться, что от Джека пахнет шотландским или джином, но он разговаривал с ней до ужина внятно, пил кофе, после ужина играл с Дэнни, делясь с ним кока-колой, читал ему сказки на ночь, потом садился проверять сочинения, поглощая при этом черный кофе чашка за чашкой, и Венди пришлось признаться самой себе, что она была неправа.
Недели шли. Невысказанные слова перестали вертеться на кончиках языков. Джек чувствовал, как они отступают, но знал, что насовсем они не отступят никогда. Дела пошли получше. Потом Джордж Хэтфилд. Джек снова вышел из себя, но на сей раз был трезвым, как стеклышко.
— Сэр, ваш абонент по-прежнему не…
— Алло? — запыхавшейся голос Эла.
— Прошу, — строго сказала оператор.
— Эл, это Джек Торранс.
— Джекки! — Неподдельная радость. — Как дела?
— Неплохо. Я звоню просто сказать спасибо. Меня взяли на эту работу, лучше и быть не может. Если, запертый снегом на всю зиму, я не сумею закончить пьесу, значит, мне ее не закончить никогда.
— Закончишь.
— Как ты?
— Сухой, — ответил Эл. — Ты?
— Как осенний лист.
— Сильно тянет?
— Каждый божий день.
Эл рассмеялся.
— Это нам знакомо. Не понимаю, как ты не взялся за старое после этого Хэтфилда, Джек. Это было выше моего понимания.
— Что поделаешь, сам себе подгадил.
— А, черт. К весне я соберу Совет. Эффингер уже говорит, что, может, они слишком поторопились. А если из пьесы что-нибудь получится…
— Да. Слушай-ка, Эл, у меня там в машине мальчуган. Похоже, он забеспокоился.
— Конечно. Понял. Хорошей зимы, Джек. Рад был помочь.
— Еще раз спасибо, Эл. — Он повесил трубку, закрыл глаза, стоя в душной кабине, и опять увидел, как машина сминает велосипед, как подпрыгивает и ныряет фонарик. В газете на следующий день появилась заметочка — пустяковая, просто заполнившая пустое место, — но владельца велосипеда не назвали. Почему он валялся там ночью, навсегда останется для них тайной и, возможно, так и должно быть.
Он вернулся к машине и сунул Дэнни слегка подтаявшую «Бэби Рут».
— Пап.
— Что, док?
Дэнни помедлил, глядя в отсутствующее лицо отца.
— Когда я ждал, как ты вернешься из отеля, мне приснился плохой сон. Помнишь? Когда я заснул?
— Угу.
Но толку не было. Папа думал о чем-то другом, не о Дэнни. Он снова думал про Плохой Поступок.
(мне приснилось, что ты сделал мне больно, папа)
— Что же тебе приснилось, док?
— Ничего, — сказал Дэнни, когда они выезжали со стоянки. Он сунул карты обратно в бардачок.
— Точно?
— Ага.
Джек слегка обеспокоенно взглянул на сына и вернулся мыслями к пьесе.
6. НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Кончив заниматься любовью, ее мужчина уснул рядом с ней.
ЕЕ МУЖЧИНА.
Она чуть улыбнулась в темноте. Его семя теплой медленной струйкой еще стекало меж ее слегка разведенных бедер. Улыбка вышла и полной жалости, и довольной одновременно, потому, что понятие «ее мужчина» включало в себя сотню различных чувств. Каждое из них, рассмотренное отдельно, вызывало недоумение. Вместе, в плывущей ко сну темноте, они напоминали далекий блюз, звучащий почти в пустынном ночном клубе — грустный, но приятный. «Я люблю тебя, милый, ты знаешь, да что толку, не легче ничуть: взять в любовницы — ты не желаешь, в собачонки сама не хочу».
Чье это, Билли Холлидея? Или автор — кто-то более прозаический, вроде Пегги Ли? Какая разница. Грустная сентиментальная мелодия мягко проигрывалась в голове у Венди, как будто за полчаса до закрытия играл старый музыкальный автомат — например, «Вурлитцер».
Сейчас, отключаясь от окружающего, она задумалась, в скольких же постелях ей приходилось спать с мужчиной, что лежит рядом. Они познакомились в колледже и сперва занимались любовью у него на квартире… тогда не прошло еще и трех месяцев с тех пор, как мать, выкинув ее из дома, велела никогда там не показываться и добавила, что, если Венди собирается куда-то уехать, может ехать к своему папочке, потому что это из-за нее они развелись. Было это в семидесятом году. Уже так давно? Спустя семестр они с Джеком съехались, нашли работу на лето и, когда начался выпускной курс, сняли квартиру. Яснее всего она помнила большую двуспальную продавленную кровать. Когда они занимались любовью, ржавая металлическая сетка отсчитывала разы. Той осенью ей, наконец, удалось вырваться от матери. Джек помог ей. «Она по-прежнему хочет доставать тебя, — сказал Джек. — Чем чаще ты будешь ей звонить, чем чаще будешь приползать обратно, выпрашивая прощение, тем больше у нее возможности шпынять тебя отцом. Ей это во благо, Венди, потому что так можно и дальше верить, что всему виной ты. Но тебе это не на пользу». В тот год они говорили об этом в постели без конца.