Но смотрел я на эту слизь, на эти огромные лопнувшие глаза с алчностью. А когда нагнулся поднять несколько экземпляров, невольно улыбнулся — силе собственной уверенности. В гостиницу я пришел с полным пластиковым пакетом.
Почему же я не пошел домой, на Скальдастигюр?
Почему, подняв воротник, крался по улицам, чтобы никто меня не узнал и не донес отцу? Разумеется, я думал: придет и его время. В Исландии инкогнито не останешься. Только бы распробовать эту рыбу, сделать ее моей концепцией, дать ей имя по моему усмотрению, а тогда… Размышляя об этом, я как наяву увидел перед собою отца, чуть сгорбленного, склоненного над книгой, а когда нагнулся вперед в кокпите своей фантазии, то обнаружил, что читает он «Песнь песней», строку «как половинки гранатового яблока — ланиты твои», — и все стало ясно.
Остаток пути до гостиницы «Сага» я бежал бегом. Распахнул дверь кухни.
Сэмюндюр сидел на табуретке и, прихлебывая кофе, читал «Моргюнбладид». Я шмякнул прозрачный пакет прямо на спортивные страницы.
— Для трапезы любви приготовишь этого глубоководного урода. Я считаю тебя лучшим в Исландии поваром, и, возможно, в твоих руках судьба всей страны.
— Ты никак решил с помощью этой дряни разделаться с деловой партнершей? Макрурус! Долгохвост! — Сэмюндюр фыркнул и отвернулся.
— Отныне имя макрурусу будет — гренадье, гранатовая рыба. Отныне и на все времена. И ты очень пожалеешь, если не постараешься приложить тут все свое кулинарное умение. Вдобавок это блюдо нужно подать самой прекрасной женщине на свете.
— Таких тут хватает, — заметил Сэмюндюр.
— Тем не менее, — отрезал я.
Мы только-только сели за накрытый стол, а мне уже не терпелось увидеть, как язычок, с которым я так близко познакомился ночью, встретится с нежным белым филе макруруса; может быть, думал я, после этой встречи наш галопирующий бюджетный дефицит обернется своей противоположностью?
Теперь мне предстоит изложить отрывки нашей беседы, совершившей поистине революционный переворот в экономике, — изложить по-английски, так как в переводе пропадает вся мягкость ее интонации.
— Ah, Pétur, what a lovely fish.
— Yes, isn’t it?
— What is the name of the fish we are eating?[64]
Прошу вас, читатели, произнести эти слова с филиппинским акцентом.
— Oh, it is a special Icelandic fish.
— I understand, but what is the name?[65]
Трудно врать такому красивому голосу, длинным пальчикам и прелестному язычку, но все-таки возможно.
— The name is grenadier[66].
Тут я сделал паузу, сообразив, что мы упорно съезжаем в аудиовизуальную сферу, что после слова «grenadier» должны бы вступить скрипки, могучей волной, куда более шумной, чем тихий плеск Тьёрднина. И вот вилка опускается, подцепляет еще кусочек филе и торжественно несет к полуприкрытым векам, к влажным губкам.
Ах, эти движения дальневосточных губ!
— It melts on my tongue. I wish we had a fish like that at home[67].
Я положил ладонь на ее запястье, думая о том, что стоило бы запечатлеть на пленке пушок на ее коже и изящный ротик — я бы не возражал, будь в Исландии побольше таких.
— Your wish might be fullfilled[68], — ответил я, однако в исландский траулер не превратился.
— These fishes make me long for you even more, they taste like… oh no, I can’t pronounce words like that in a restaurant like this.
— So let's go to the place where we can pronounce it[69].
Предложение Исландской авиакомпании провести на пути в Америку трое суток в Рейкьявике — именно то, что надо. Большего для филиппинских принцесс сделать невозможно, да и филиппинские принцессы наверняка не способны долго ублаготворять исландских экспортеров рыбы. Поэтому наша разлука была не слишком печальна. Но с тех пор семь мишленовских ресторанов оспаривают честь наречения имени бывшему чудищу морских глубин.
~~~
Отца отпустили из лечебницы на побывку.
Правительственный обед, состоявшийся у нас на кухне, прошел успешно. Хоть начался не очень-то весело. Когда я подошел к крыльцу, отец стоял в дверях, полуодетый, волосы всклокочены, засаленные подтяжки поверх нижней рубахи, серой, в пятнах.
— Ага, — сказал он, не двигаясь с места. — Вот и ты.
— Да, пап. Хотел сделать тебе сюрприз.
— Ага. Ну и как она?
— Кто?
— Азиатка. В «Саге».
— Ты был там?
— Нет.
— Но кто-то тебе сообщил?
— Да.
— Тогда прости. Я думал, совершенно чужой человек…
— Ты мог бы позвонить.
Наконец он посторонился и впустил меня в переднюю, я разулся, повесил куртку на крючок, поставил на пол свою маленькую сумку.
64
— Ах, Пьетюр, какая чу́дная рыба. — Да, не правда ли? — Как называется рыба, которую мы едим? (
69
От этой рыбы я еще больше тоскую по тебе, она на вкус как… о нет, я не могу произнести такие слова в таком ресторане, как этот. — Тогда пойдем в такое место, где их можно произнести (