С другой стороны, что такое язык, если говорит на нем лишь один человек, причем не понимая. Ведь именно так обстоит со мной: я наверняка знаю тысяч десять мионийских слов, но ни единого не понимаю. Я же был ребенком и волей-неволей подслушивал, хоть и усвоил, что это дурная привычка. (Я часто размышлял над заповедью «Подслушивать дурно». Много размышлял. И даже сделал кое-какие выводы.) Возможно, я слышал агрономические расчеты, богословские софизмы — или рецепт варенья из шикши. «Bredmenck, iory kappesam dervit». Длинные обрывки вроде: «Lavi eberzin alomatti wrkat». «Iperke mans telvor riedjek». Я владею формой, но не содержанием. Все чаще я ловлю себя на том, что «думаю» по-мионийски, но, как ты понимаешь, толку от этого чуть. «Babinmick tjis baordonit hagge masferits albo konvelsh adiori». До смерти утомительно, когда не можешь вникнуть в некий язык, где понимание прячется в засаде. «Kwat iperomen svalvi ehik aboli tavat merski». Знать бы только, что́ я думаю, хоть на самый что ни на есть краткий миг, — и тогда, как мне представляется, откроется огромный шлюз, хлынет поток. «Strang kvov belim ta mana frong, iq vever balm oltji. Hagg? Hagg ori». Вот так звучит для тебя моя речь, Пьетюр?
В нынешнем моем состоянии я не смею даже читать хорошую поэзию, чтобы хоть как-то шли дни. Плохую — сколько угодно, она совершенно меня не трогает, не то что хорошая, которая вонзает иглы своих заряженных слов прямо в тело, наполняя его мощной энергией, а я не могу принять ее, потому что расквашусь и развалюсь на куски. Знаю, мне бы надо по примеру святой Терезы[73] искать «nuevas palabras»[74] и славить жизнь и землю — единственный оазис во всем божестве. Но где они, эти слова? И повторю еще раз: где отыскать в себе самом сокрытый источник молитвы? Однажды в наивном, ребячливом мраке я нашел его, сумел ЗАКЛЮЧИТЬ В ЛАДОНИ сонные эмбрионы слов, которые хотели стать молитвой. Жест передачи, даривший силу. Мне случилось отыскать этот жест в странном месте, прямо на глазах у Бога. Ведь мы всегда живем у кого-нибудь на глазах — сперва у родителей, потом, наверно, у Бога, а после, опять-таки в лучшем случае, у любви. Можно стерпеть, а можно и бороться против их пронзительных взглядов. Но против глаза врача — да-да, у него всегда один глаз — способа нет. Перестаешь быть тем, что Аристотель именует «природным телом с органами», куда входит и душа. Превращаешься в мешок, полный крови, слизи и костей, находишься на определенной стадии распада, он знает, он бормочет свои приговоры, и пощады нет. Как я осмелюсь умереть, до такой степени ничтожный. Мне страшно, и я твой отец, Пьетюр.
Пьетюр!
У множества низших организмов вроде инфузорий мнимая смерть, или, как принято говорить, латентная жизнь, есть явление нормальное. Некоторые животные формы способны высыхать, сколь угодно долго храниться в виде сухого порошка и вновь оживать под воздействием влаги.
Должно быть, теперь это справедливо и для меня, только вот мне надо еще найти животворную влагу, которую некогда — если я не ошибаюсь — вызывало поглаживание женской кожи, настроенной в унисон. Сестра Стейнунн меня не поглаживает, я больше недостоин быть предметом ее желаний, потому что она проводит различие между желанием и заботой.
В смерти, сынок, забавно то, что она послужила источником множества трактатов об искусстве умирания, целого моря афоризмов — для тех, кто готов низойти в афористическое болото, — и уймы путеводителей по Иному миру, взять хотя бы египетскую «Книгу мертвых», тибетскую книгу мертвых «Бардо Тодол», «De arte moriendi»[75], орфический трактат «Нисхождение в Гадес», «О небесах, аде и мире духов» Сведенборга[76].
Я узнал, что, готовясь умереть, учитель-йогин Миларепа[77] выбрал не только приятную внешнюю обстановку, но и внутреннее состояние, созвучное близящейся нирване. Песнопениями он приветствовал смерть. Прими с благодарностью. А какое утешение — читать в книге «Об искусстве умирания»: «Против воли своей умирает тот, кто не научился умирать. Научись умирать, и ты научишься жить, ибо никто не способен научиться жить, не научившись прежде умирать».
Говоря о людях, овладевших этим искусством, романтик Эванс-Вентц, издатель «Бардо Тодол», называет, к примеру, такие имена на «п»: Пиндар, Платон, Плутарх, Плотин и Порфирий, — и презрительно фыркает по адресу современного Запада, где это искусство малоизвестно и редко практикуется и где едва ли не все питают отвращение к смерти.
73
Святая Тереза Авильская (ум. 1582) — испанская писательница, монахиня, считается покровительницей Испании.
77
Миларепа Мила (1052–1135) — тибетский мистик, чья жизнь была описана его учеником; тибетская традиция связывает с его именем представление об идеале отношений учителя и ученика и воплощении в одной личности монаха, отшельника и светского человека.