Кружилась голова, задыхалось тело, а парень все не умирал. Ну, когда, когда же? Он-то ни в чем не виноват. Убейте его быстрее.
И вот он молчит. Катон больше не кричит, а лишь жалобно стонет. Переродки глянув на него прощальным взглядом, торжественно воют и отступают обратно в дебри.
Не в силах больше сопротивляться разжимаю пальцы. И ничком падаю в мягкий грунт. Переворачиваюсь и гляжу на небо. Вчерашнее небо беспросветности теперь утопает в нежнейших оттенках мяты и калины. Облака, подгоняемые ветром, так и дарят надежду, что день приходящий унесёт все тревоги. Но я его отвергаю, ведь день не будет иным. Он начнётся со смертью Катона.
Встаю. И медленно бреду до умирающего напарника. На нем нет ни одного живого места. Весь окровавленный. Могу ли я его просто не описывать? Алая кровь, дыра в черепе, слабость, слезы злости, снег пропитавшийся кровью и руки в несмываемой саже. Это самое бледное описание того, что там и творилось. А если раз кровь была алой, то это означало конец. Артериальное кровотечение ничем не перекроешь, не скроешь повязкой. Здесь был всего лишь один исход — смерть.
Я не стала его утешать или просить прощения. Произошло то, что должно было и случится. Не буду врать о том, что все наладится. Держать за руку и разговаривать. А просто тихо добью. Вот оно и будет истинным милосердием, которое я могу и даровать ему в конце.
Подбираю грязный нож все ещё сияющий в лучах рассветного солнца и, взглянув в эти стальные глаза, произношу самые неприятнейшие слова в своей жизни:
— Страдания должны быть окончены. Я понимаю тебя, Катон.
Ни «мне очень жаль, что так получилось», ни «прости, что я не спасла тебя». А топорная констатация реальности. И всаживаю кинжал в сердце. Он обречённо испускает дух, пока я беспомощно держу оружие.
Гремит пушка, и я обратно ложусь на землю. Нет сил, чтобы даже вытащить с сердца кинжал. Издаю нервный смешок, глядя на мёртвого напарника. Катон, могущественный войн проиграл жалкой книжнице. Так глупо, нелепо, дико и бессмысленно. Хочу спрятаться от него, от зрителей, от себя. Да когда же все это закончится?
И будто услышав мои мысли, Клавдий Темплсмит громогласно объявляет:
— Дамы и господа, встречайте победительницу 74-х Голодных Игр Маргарет Реггадсон из Дистрикта-2.
Я победила. Я грохнула их всех. Несчастную ударившую меня дубинкой. Девушку, которая просто грелась. Ещё одну, которая мне доверилась. Цепа. Одного юношу своим безразличием. Да, всех укокошила. Но почему же я выжившая не чувствую облегчение и триумф, которого жаждала с первых дней игр?
Прилетают миротворцы. Хочу и их грохнуть, чтобы на минутку задержаться на арене и вернуться в прошлое. Судорожно выдыхаю, готовясь обратно вернуться в реальный мир. Я не плачу, а лишь робко улыбаюсь, как учили в детстве. Пусть думают, что я очередная бесчувственная кукла со второго. Тогда возможно меня оставят в покое.
Электроток поднимает меня, отрываясь от этой кровью залитой земли. Смогу ли я теперь жить без убийств, ведь я так привыкла разрушать? Но мне не дают додумать ответ, ведь милая медсестра несётся ко мне с уколом в руке.
Понимаю, что бессмысленно препираться. Да и стук в висках уговаривает не перечить. Кусаю губу до крови, чтобы снять наваждение. Но не получается, потому что укол берет своё. И меня обратно затаскивают в пучину страданий.
========== Реабилитация после игр и разговор среди роз. ==========
Безумие продолжалось. Не было больше физической боли, но в душе царила анархия. А реабилитация после игр включало в себя лежание на мятой больничной койке и бессмысленное разглядывание потолка, что особо и не способствовало выздоровлению.
Не могу сказать, что я была подавлена, скорее мне было все равно. Зато у меня впервые по-настоящему появилось время, чтобы все обдумать и анализировать все, что я сделала.
Да, я разглядывала блеклые воспоминания как хрустальные сувениры, который изготавливает мой родной первый. И так же нещадно разбивала их, чтобы совесть не мучала меня. Все-таки я рада, что представляла на играх второй, ведь многие бы меня не сторонились бы меня после всех моих поступков во имя выживания. Стоило ли оно того? Честно, не знаю. Говорю себе, что это теперь не важно, но я все-таки немного даже счастлива, узреть дальнейшие события.
В первые дни с меня не снимали кислородную маску, уверяя в том, что я отравлена туманом. И за ними последовали серые дни забытья вперемешку со скудной кормёжкой: зелёный чай, бульон и булочка. Пульс нормализировался, а настроение стало ровным и спокойным.
Никого из менторов я не видела, а оставалась в комнате без окон и дверей. Впрочем, я не понимала одного, почему я все ещё взаперти? Со мной все в порядке, не контужена и не глубоко ранена. Да и вроде не из буйных, которых усмиряют десятки санитаров. Меня заперли без объяснении, словно преступницу. А ведь так оно и есть, если подумать.
Но в один день, обеспокоенная медсестра, пересадив меня на кресло каталку, молча повезла в другое место. Я даже не сопротивлялась, не спрашивала, ведь зачем тратить остатки той крошечной энергии, которую вдруг придётся применить в случае нападения?
Она привозит меня в сад, усыпанный белоснежными розами. И уходит, оставляя в полном неведении. Поправив поседевшую прядь за ухо, начинаю медленно озираться вокруг. Осеннее небо было облачным, а серое солнце истончало слабые лучики прощанья. Кажется, уже наступает конец ноября. И погружение в искусственный мир так поглощает меня, что я и не замечаю человека пришедшего навестить меня.
— Ровно год назад, я так же приветствовал вашего предшественника, мисс Ньюсом, — всматривается он изучающее, словно пытается понять, что я из себя представляю.
Это президент Сноу.
Внешне напоминает моего дедушку. Только если его глаза излучали теплоту прозрачного весеннего неба, то в глазах властителя Панема бушевал грозный океан.
— Ваша власть и вправду велика, раз вы так смогли оперативно копнуть в прошлое моей семьи, — намекаю на то, что он называет меня моей реальной фамилией. Рано или поздно это должно было бы выясниться.
— Вы мне льстите, юная леди. Нами было изучены все претенденты с самой жатвы. И ваш дистрикт традиционно меня заинтересовал, что я решил немного покопаться в вашей биографии. Довольно занятно. Недавно читал ваши работы, написано мрачно, но в них чувствуется жизнь без прикрас. Думаю за способность излагать мысли, можно простить вам убийство вне арены.
— Вы подразумеваете, случай мисс Галифаксе? — отвожу взгляд в сторону, понимая, что позволяю себе проявить преждевременное бессилие.
— Нет, я про смерть вашей сестры. Наши служащие провели анализ утопленницы. Видимо, вы сбросили её после удушения, — снисходительным тоном проговаривает он.
— Вы весьма проницательны, — остаётся лишь признать этот факт.
— Не могу сказать, что вы удивлены, — с наигранным разочарованием парирует высказывание.
— При всем уважении к вам, господин президент, мне было как-то все равно на происходящие события. Думаю, я перестала соображать что-либо стоящее после удара гонга, — отрешённо усмехаюсь.
— Полагаю, ваши мысли решили взять перерыв. Впрочем, пока отдыхайте. Второму дистрикту изрядно везёт на играх. Хоть и были кандидаты колоритнее. Как ваш земляк, Катон? Как бы то ни было на финале, я счёл, что ваше умение внушать через письмо могло бы сослужить неплохую службу в сфере коммуникаций вместе господином Хэвенсби.
— Полагаю, мне придётся жить в Капитолий.
— Ну, что вы хмуритесь, моя дорогая. Ведь это дом вашего отца, это ваша родина. Многие победители бы многое отдали, чтобы заполучить столь прекрасную возможность. Тем более, это освободит вас от дальнейшего менторства. Только между мной и вами, мы ведь оба знаем, как вы привязаны ко второму. Как вы написали в своём дневнике «дыра с величественными горами?».
— Я думала, что бумаги уже обращены в пепел, — смущаюсь я, оттого что ему известны все незначительные переживания моей жизни.