Одним стихам вовек не потускнеть,да сколько их останется, однако.Я так устал! Как раб или собака.Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Колокол
Возлюбленная! Ты спасла мои корни!И волю, и дождь в ликовании пью.Безумный звонарь, на твоей колокольнев ожившее небо, как в колокол, бью.
О как я, тщедушный, о крыльях мечтал,о как я боялся дороги окольной.А пращуры душу вдохнули в металли стали народом под звон колокольный.
Да буду и гулок, как он, и глубок,да буду, как он, совестлив и мятежен.В нем кротость и мощь. И ваятель Микешинвсю Русь закатал в тот громовый клубок.
«Когда взыграют надо мной…»
Когда взыграют надо мнойвесны трагические трубы,мне вслед за ними поутру быи только при смерти домой.
Как страшно спать под мертвой кровлей,а не под ласковой листвой,и жить не мудростью людской,а счастья суетною ловлей.
Но держат шоры грошовые,служебно-паспортный режим,чтоб я остался недвижими все мы были неживые.
Вот почему, как в жар дождя,как ждут амнистии под стражей,я жду шагов твоих с утра уже,до крика к вечеру дойдя.
Свое дневное отработавзаради скудного куска,мы – должники твои, тоскапустынных лестничных пролетов.
Но уведи меня туда,где мир могуч, а травы пряны,где наши ноющие раныомоет нежная вода.
Там ряска сеется на заводьсквозь огневое решето,и мы возьмем с собой лишь то,что и в раю нельзя оставить.
Из всей древесности каштандостоин тысячи поклонов,а из прозаиков – Платонов,а из поэтов – Мандельштам.
Там дышит хмель и каплет сок,и, трав телесностью наполнясь,ты в них вдохнешь свою духовностьи станешь легкой, как цветок.
Там все свежо и озареннои ничему запрета нетнавеянному с детских летновеллами Декамерона.
Там все, что лесом прожито,хранит малюсенький кустарник,он не слыхал стихов бездарныхи разговоров ни про что.
Там пир всемирного братанья,и только люди – без корней.Так уведи меня скорейтуда, где всё – добро и тайна.
«Я груз небытия вкусил своим горбом…»
Ф. Кривину
Я груз небытия вкусил своим горбом:смертельна соль воды, смертельна горечь хлеба,но к жизни возвращен обыденным добром –деревьями земли и облаками неба.
Я стер с молчащих губ отчаянья печать,под нежной синевой забыл свои мученья.Когда не слышно слов, всему дано звучать,все связано со всем и все полно значенья.
И маску простоты с реальности сорвав,росой тяжелых зорь умыв лицо и руки,как у священных книг, у желтоглазых травиграючи учусь безграмотной науке.
Из кроткой доброты и мудрого стыдакую свою броню, трудом зову забавыи тихо говорю: «Оставьте навсегдаотчаянье и страх, входящие сюда вы».
На благодарный пир полмира позову,навстречу счастью засвечу ресницы, –и ничего мне больше не приснится:и ад, и рай – все было наяву.
«Цветы лежали на снегу…»
Цветы лежали на снегу,твое лицо тускнело рядом, –и лишь дыханием и взглядомя простонать про то смогу.
Был воздух зимний и лесной,как дар за годы зла и мрака,была могила Пастернакаи профиль с каменной слезой.
О счастье, что ни с кем другимне шел ни разу без тебя я,на строчки бережно ступая,по тем заснежьям дорогим.
Как после неуместен былобед в полупарадном стиле,когда еще мы не остылиот пастернаковской судьбы…
Звучи, поэзия, звучи,как Маяковский на Таганке!О три сосны – как три цыганки,как три языческих свечи…
Когда нам станет тяжело,ты приходи сюда погреться,где человеческое сердцеи под землей не зажило.
Чужую пыль с надгробья смой,приникни ртом к опальной ране,где я под вещими ветрамишумлю четвертою сосной.
«Трепещу перед чудом Господним…»
Трепещу перед чудом Господним,потому что в бездушной ночиникого я не спас и не поднял,по-пустому слова расточил.