Ты ж таинственней черного неба,золотей Мандельштамовых тайн.Не меня б тебе знать, и не мне быза тобою ходить по пятам.
На земле не пророк и не воин,истомленный твоей красотой, –как мне горько, что я не достоин,как мне стыдно моей прожитой!
Разве мне твой соблазн и духовность,колокольной телесности свет?В том, что я этой радостью полнюсь,ничего справедливого нет.
Я ничтожней последнего смерда,но храню твоей нежности звон,что, быть может, одна и бессмертнана погосте отпетых времен.
Мне и сладостно, мне и постыдно.Ты – как дождь от лица до подошв.Я тебя никогда не постигну,но погибну, едва ты уйдешь.
Так прости мне, что заживо стыну,что свой крест не умею нести,и за стыд мой, за гнутую спинуи за малый талант мой – прости.
Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,будь что будет, лишь ты не оставь,ты – мой свет, ты – мой розовый воздух,смех воды, поднесенной к устам.
Ты в одеждах и то как нагая,а когда все покровы сняты,сердце падает, изнемогая,от звериной твоей красоты.
«Куда мне бежать от бурлацких замашек?..»
Куда мне бежать от бурлацких замашек?Звенят небеса высоко.На свете совсем не осталось ромашеки синих, как сон, васильков.
Отдай мою землю с дождем и рябиной,верни мне березы в снегу.Я в желтые рощи ушел бы с любимой,да много пройти не смогу.
Лишь воздух полуночи мой собеседник.Сосняк не во сне ли возник?Там серый песок, там чабрец и бессмертник,там дикие звезды гвоздик.
Бросается в берег русалочья брага.Там солнышком воздух согрет.И сердце не вспомнит ни худа, ни блага,ни школьных, ни лагерных лет.
И Вечность вовек не взойдет семицветьемв загробной безрадостной мгле.И я не рожден в девятьсот двадцать третьем,а вечно живу на земле.
Я выменял память о дате и годена звон в поднебесной листве.Не дяди и тети, а Данте и Гётесо мной в непробудном родстве.
Из сонетов любимой
1
Как властен в нас бессмысленного зов,как страшен грех российского развала.Под ним нагнулись чаши всех весов,и соль земли его добром назва́ла.
Безбожной бурей выплеснут из вала,мир начинался голенький с азов.Как Страшный суд, в нем шел отсев отцов:духовность гибла, низость выживала.
Когда бы знал, никто б не стал рождатьсяв позорный век позорного гражданствас живой душой под мертвою стопой.
Рай нашей жизни хрупок и громоздок.Страх духом стал. Ложь подменила воздух.В такой-то век я встретился с тобой.
2
У явного злодейства счет двойной,проливший кровь будь первым наготове:звереет боль, и собранные бровигрозят насилью мстительной войной.
И Вечности не жаль отмщенной крови.Но ложь страшна бескровною виной.Ей нет суда. Поймай ее на слове.Всем хорошо, все сыты тишиной.
Добрей петля и милосердней нож.Не плоть, а души убивает ложь,до смерти в совесть всосанная с детства.
Словесомолы, неучи, ханжи,мы – тени тел, приникшие ко лжи,и множим ложь в ужасное наследство.
3
– Ответьте мне, Сервантес и Доре,почто так жалок рыцарь из Ламанчи,зачем порок так царственно заманчиви почему нет радости в добре?Так вопрошал я в чертовой дыре,боль вечных ран надеждой не занянчив,у мертвых и живых ответа клянчив,но был уклончив он о той поре.Под ношей зла, что сердцу тяжела,когда б я знал, что рядом ты жила,как Бог, добра, но вся полна соблазна.В твоих губах цвел сладостный ответ:– Лицо Любимой излучает свет,а харя зла темна и безобразна.
4
Не спрашивай, что было до тебя.То был лишь сон, давно забыл его я.По кругу зла под ружьями конвоянас нежил век, терзая и губя.
От наших мук в лесах седела хвоя,хватал мороз, дыхание клубя.В глуби меня угасло все живое,безвольный дух в печали погребя.
В том страшном сне, минутная, как милость,чуть, видно, ты, неведомая, снилась,я оживал, в других твой свет любя.
И сам воскрес, и душу вынес к полдню,и все забыл, и ничего не помню.Не спрашивай, что было до тебя.