Я прожил годы в горе и тоске,бросал на ветер, строил на пескеи заплатил всей мукою земной,чтоб в этот час она была со мной.
6
Цветами рощ, каменьями морейпестро жилье возлюбленной моей,скворечня муз, где прозы шум и лязгнам не слышны среди стихов и ласк.
7
Лети, душа, за солнышком в зенит!Пусть каждый шаг о радости звенити длится сон, и слышу горний зовпод белый звон святых колоколов.
8
Весна нисходит, землю веселя.Ее призыв услышала земля.О, как еще ей зябко по утрам,но свет влечет, и смысл его упрям.
9
Так дай, о жизнь, безмерна и щедра,сто раз коснуться милого бедраи по весне морозною зарейв блаженном сне на родине зарой.
Таллин
У Бога в каменной шкатулкеесть город темной штукатурки,испорошившейся на треть,где я свое оставил сердце –не подышать и насмотреться,а полюбить и умереть.
Войдя в него, поймете сами,что эти башенки тесалидля жизни, а не красоты.Для жизни – рынка заварушка,и конной мельницы вертушка,и веры тонкие кресты.
С блаженно-нежною усмешкойя шел за юной белоснежкой,былые горести забыв.Как зябли милые запястья,когда наслал на нас ненастьесвинцово-пепельный залив.
Но доброе Средневековьедарило путников любовью,как чудотворец и поэт.Его за скудость шельмовали,а все ж лошадки жерновамимололи суету сует…
У Бога в каменной шкатулкеесть жестяные переулки,домов ореховый расколв натеках смол и стеаринаи шпиль на ратуше старинной,где Томас лапушки развел.
За огневыми витражамипылинки жаркие дрожалии пел о Вечности орган.О город готики Господней,в моей безбожной преисподнейменя твой облик настигал.
Наверно, я сентиментален.Я так хочу вернуться в Таллини лечь у вышгородских стен.Там доброе Средневековьеколдует людям на здоровье –и дух не алчет перемен.
Литва – впервые и навек
Одну я прожил или две,неволен и несветел,но я не думал о Литве,пока тебя не встретил.
Сквозь дым и сон едва-едванашел единоверца.А ты мне все: «Литва, Литва…» –как о святыне сердца…
И вот, дыханье затая,огнем зари облиты,сошли, как в тайну, ты и яна вильнюсские плиты.
Плыла, как лодочка, Литва,смолою пахли доски,в лесах высокая листвашумела по-литовски.
Твои глаза под цвет лесов,так сладко целовать их,но рядом тысячи Христовповисли на распятьях.
Я ведал сам и верил снам,бродя по крестной пуще,что наш восторг ее сынамбыл оскорбленья пуще.
Пусть я из простаков простак,но как нам выжить все же,когда от боли на крестахдрожат ладони Божьи?..
И мученическая смертьни капли не суровей,чем о любви своей не сметьпроговориться в слове.
Сквозь боль пронесший на губахозноб сосны и тмина,Чюрленис – ты безумный Бахиз рощи Гедимина.
За нами гнался дикий вексвоим дыханьем сжечь нас,но серебром небесных рекнам лбы студила Вечность.
И стали от веселых слезу нас глаза туманны,когда и нам пройти пришлосьу стен костела Анны.
Их тихий свет в себе храня,их простотою мерясь,мы не разлюбим те края,где протекает Нерис.
Я перед той тоской винюсь,какой никто б не вынес,но знай, что я еще вернуськ твоим ладоням, Вильнюс.
Рига
Как Золотую Книгув застежках золотых же,я башенную Ригучитаю по-латышски.
Улыбкой птицеликойсмеется сквозь века мнецаревна-горемыкаиз дерева и камня.
Касавшиеся Ригипокоятся во прахе –кафтаны и вериги,тевтоны и варяги.
Здесь край светловолосых,чье прошлое сокрыто,но в речи отголосоксвященного санскрита.
Где Даугава катитраскатистые воды,растил костлявый прадедцветок своей свободы.
Он был рыбак и резчики тешил душу сказкой,а воду брал из речекс кувшинками и ряской.
Служа мечте заслоном,ладонью меч намацав,бросал его со звономна панцири германцев.
И просыпалась Рига,ища трудов и споров,от птиц железных крикана остриях соборов…