Но я не в школах образован,а больше в спорах да в гульбе.Вы – доктора, а я – плебей,и мне плевать на все резоны.
Пойду мальчишкой через вексухой и жаркою стернею.Мне нужен Бог и Человек.Себе оставьте остальное.
«Колокола голубизне…»
Колокола голубизнерокочут медленную кару,пойду по желтому пожару,на жизнь пожалуюсь весне.
Тебя поносят фарисеи,а ты и пикнуть не посмей.Пойду пожалуюсь весне,озябну зябликом в росе я.
Часы веселья так скупы,так вечно косное и злое,как будто все в меня весноювонзает пышные шипы.
Я, как бессонница, духовени беззащитен, как во сне.Пойду пожалуюсь веснена то, что холод не уходит.
«Весна – одно, а оттепель – иное…»
Весна – одно, а оттепель – иное:сырая грязь, туманов серый дым,слабеет лед, как зуб, крошась и ноя,да жалкий дождь трещит на все лады.
Ее приметы сумрачны и зыбки,в ее теплыни холод затаен,и снег – не снег, и тает по ошибке,да жалкий дождь клубится сатаной.
Все планы – в прах, все вымыслы повыбрось,не доверяй минутному теплу.Куда ни глянь – всё мокрота да рыхлость,да жалкий дождь стекает по стеклу.
И мы хмелеем, даром что тверёзы,разинув рты на слякотную хмарь,но молча ждут мордастые морозыда жалкий дождь бубнит, как пономарь.
«Нам стали говорить друзья…»
Нам стали говорить друзья,что им бывать у нас нельзя.
Что ж, не тошней, чем пить сивуху,прощаться с братьями по духу,
что валят прямо и тайкомна времена и на райком,
окончат шуткой неудачной –и вниз по лестнице чердачной.
А мы с тобой глядим им вследи на площадке тушим свет.
«Живу на даче. Жизнь чудна…»
Живу на даче. Жизнь чудна.Свое повидло…А между тем еще однадуша погибла.
У мира прорва бедолаг, –о сей минутекого-то держат в кандалах,как при Малюте.
Я только-только дотянувот эту строчку,а кровь людская не однузальет сорочку.
Уже за мной стучатся в дверь,уже торопят,и что ни враг – то лютый зверь,что друг – то робот.
Покойся в сердце, мой Толстой,не рвись, не буйствуй, –мы все привычною стезейпроходим путь свой.
Глядим с тоскою, заперты,вослед ушедшим.Что льда у лета, добротыпросить у женщин.
Какое пламя на плечах,с ним нету сладу, –принять бы яду натощак,принять бы яду.
И ты, любовь моя, и ты –ладони, губы ль –от повседневной маетыидешь на убыль.
Как смертью веки сведены,как смертью – веки,так все живем на свете мыв двадцатом веке.
Не зря грозой ревет Господьв глухие уши:– Бросайте всё! Пусть гибнет плоть.Спасайте души!
«Когда трава дождем сечется…»
Когда трава дождем сечетсяи у берез стволы сочатся,одна судьба у пугачевца –на виселице покачаться.
И мы качаемся, босые,в полях обшмыганных и черных.О нас печалится Россияочами синими девчонок.
А ночь на Русь упала чадом,и птицу-голову – на жердь вы,хоть на плечах у палача тамона такая ж, как у жертвы.
А борода его смеется,дымящаяся и живая,от казака до инородцадружков на гульбище сзывая.
А те дружки не слышат зоваи на скоромное не падки,учуяв голос Пугачева,у них душа уходит в пятки.
А я средь ночи и туманаиду один, неотреченный,за головою атамана,за той отчаянной и черной.
«Не брат с сестрой, не с другом друг…»
Не брат с сестрой, не с другом друг,без волшебства, без чуда,живем с тобой, как все вокруг, –ни хорошо, ни худо.
Не брат с сестрой, не с другом друг,еще смеемся: «Экабеда!» – меж тем как наш недугсовпал с бедою века.
Не брат с сестрой, не с другом друг,а с женщиной мужчина,мы сходим в ад за кругом круг,и в этом вся причина.
Не брат с сестрой, не с другом друг,и что ни шаг – то в бездну, –и хоть на плаху, но из рук,в которых не воскресну.