Появление колоритного подчиненного выиграло для Икари еще один раунд: собравшиеся испытывали смешанные чувства, анализировали «камни по кустам», искали ненужные смыслы. Икари сознательно упустил звание своего ферзя, добавляя абсурдных и потому надежных крючков в отвлекающие сети. Однако, переигрывать тоже не стоило.
— Три Ангела за месяц, — веско сказал он. — Полагаю, мы таким образом получили подтверждение.
Зам Лоренца чуть заметно вздрогнул, как и генерал-лейтенант Павлюченко. «Слабаки», — отметил Икари с сожалением: от стариков такие вещи тоже не укрылись, и вскоре эти фигуры заменят на менее предсказуемые.
— Да, Икари, — прогудел Лоренц. — Теперь очевидно, что Второй тоже явился неслучайно.
— Закрываем вопрос?
— Да. Пятая скрижаль верифицирована.
Икари кивнул, понимая, что Степанков пока вне игры. «Свой козырь? Договоренность с Лоренцом?»
— Хорошо, господа, — сказал он вслух. — Теперь наш главный на сегодня вопрос.
— Простите, но хотелось бы заслушать господина Кадзи, командующий, — неожиданно сказал генерал-майор Беликов. — Как мы все понимаем, именно от его доклада зависит этот вопрос.
«Так-так… С младшей карты, маршал?»
— Несомненно.
Икари скосил взгляд на своего начальника разведки. Кадзи встал.
— 27-го октября усилиями оперативной группы у штаба «Б» был задержан и обезврежен агент, пытавшийся радировать информацию по объекту «Табрис»…
— Какое это имеет… — поднял брови Беликов, но Икари проигнорировал его. Он смотрел в глаза группенфюреру Йотке, и ему очень нравилось то, что он там видит. Хищник в глазах райховского разведчика заметался, хотя вряд ли кто-то, кроме Икари, мог это точно разглядеть. Наконец, дав понять Лоренцу все, что нужно, командующий поднял голову и посмотрел на Кадзи:
— Полагаю, достаточно. Следующий доклад.
— 28-го октября…
— Достаточно.
«Вскрывайся, Степанков. Можешь выкинуть всю липу, что тебе прислали».
Маршал поднял руку, пресекая попытку кого-то из своих новых замов открыть рот:
— Мы поняли, командующий, — сказал Степанков. — Вы по-прежнему единственный, кто владеет всей информацией по показаниям «Табриса».
— Да, а еще вам пора реорганизовывать ваши разведки. Или прекращайте шпионить.
Командование Объединенного Фронта замерло: в голосе самодовольного хлыща словно добавилось два-три десятка лет. Перед собранием стоял опытный матерый контрразведчик с замашками агрессивного хищника. Икари обдумал это впечатление, оценил эффект и кивнул:
— Именно.
Командующий замолчал, накапливая сокрушительную паузу. «Сейчас».
— Поэтому мы можем ставить точку на наших прениях и разногласиях. Главное — сосредоточиться на операции «Прорыв».
— Советский конвой вышел к «Токио-3» по графику, — как ни в чем не бывало сказал Степанков. — Мы держим это обещание. Груз укомплектован по договоренности.
Икари кивнул: этот играл грубо и наверняка, а потому с достоинством принял поражение.
— «SEELE» вышлет все затребованное с Кубы, транспорты поплывут через Панамский канал. Погрузка идет по графику.
«А вот это неожиданно, — решил Икари. — Придется Кадзи еще поднапрячься. Похоже, у старого фельдмаршала есть планы на продолжение игры».
— Хорошо, — вслух сказал командующий. — А теперь, дабы подчеркнуть всю серьезность операции, я бы хотел сделать жест доброй воли.
Собрание безмолвствовало. Насладившись почти незаметным эффектом, он посмотрел на Кадзи.
— Прошу прощения, — обратился разведчик к майору-распорядителю. — Где у вас кинопроектор?
Пока Кадзи на пару с майором осваивали технику, Икари сосредоточено молчал: рассматривать в лицах командования уже было нечего: сегодня он переиграл их вчистую, а теперь добьет авансом на две-три встречи вперед.
Экран замерцал, когда конус света прорезал слегка пыльную тьму. Тусклая люстра медленно гасла, погружая во мрак все, кроме белого прямоугольника, а Икари вдруг ощутил скуку — тяжелую, гнетущую скуку. Он десятки раз смотрел эту пленку, ища в ней смысл, хоть какой-то, кроме явного. Он уже давно все понял в этой ошеломляющей истории, все скрижали открыли ему свой смысл. Плоские булыжники, отшлифованные и исписанные десять тысяч лет назад, бобина тридцатипятимиллиметровой кинопленки и его собственный сын сложились в одну потрясающую картину, имя которой — судьба мира. «Впрочем, одной частички этой картины собравшимся знать необязательно, а на остальное пусть посмотрят».