Она помолчала немного, гоняя стебелек полными пересохшими губами.
— Ах, как я за вас, ребятки, ухватилась — вот оно, нет судьбы на войне!.. Ангелы, «Прорыв» этот, и — я, я все решу! Устрою, как надо, в лучшем виде!
Мисато-сан оперлась на локти и поднялась, открыв, наконец, глаза, вытащила изо рта травинку, нахмурилась, выкинула ее.
— А ты говоришь — долг, Синдзи-кун.
Зашуршали кусты, и Кацураги пропала, словно и не было. Икари смотрел на еще дрожащие ослепительно зеленые ветки и не знал, что ему чувствовать. Пока вроде как выходила грусть и отрешенное понимание.
— Эй, Синдзи, — тихо позвала рыжая. — Ты это, облей меня, водой-то. А то что-то мерещится всякое…
— Ты или ныряй, Аска, или прикройся, — не оборачиваясь, ответил он.
Девушка выругалась, и послышался плеск.
На столе стояли бутылки, в воздухе — плотный сигаретный дым, разрезаемый под потолком вентилятором. Дым клубился вокруг тусклой лампы, ускорялся лопастями и уходил в затемненные углы. Синдзи валялся в плетеном кресле, вывалив ноги на стол, а напротив в той же позе сидел Сигеру Аоба.
— Ты же больше, чем я проводишь времени в аду…
Сигеру для убедительности покачал стаканом, и желтоватая жидкость тяжело плеснула, пустив слабый блик. Пальцами той же руки он держал зажженную сигарету.
— Мы все в аду, Аоба, он внутри нас. И вопрос лишь в том, сколько этого ада мы притаскиваем с собой в мир.
Собеседник глотнул из стакана и поморщился — то ли от спиртного, то ли от слов Синдзи.
— Ты философ, «пилот Микадо».
Синдзи выпрямился, сбрасывая ноги со стола, и грохнул кулаком по крышке:
— А ты — нет?! Ты из-за дебильной идеи угробил столько людей! Нравится чувствовать себя убийцей?
— Ну да, — хмыкнул Сигеру. — Тебе-то ведь не привыкать к таким ощущениям. Пак-Хао, Харбин, какая-то срань в Корее… Да, и ты забыл, кто подбил машины дезертиров? «Бог войны», мать твою…
Синдзи почувствовал, что ему нехорошо. Слова кружились в голове и вызывали тошноту.
— Слушай, почему тебе не сдохнуть, а?
— Так я уже, — сказал Сигеру и с наглой ухмылкой затянулся сигаретой. — За что тебе очень благодарен.
Щелкнул предохранитель пистолета, и над стволом замерла переносица мертвого пьянчужки.
— Давай-давай, — подбодрил его Аоба. — Самый надежный способ дезертировать. Или в ЕВЕ оно полегче стрелять в товарищей?
Мушка заплясала, и целик никак не мог поймать ее в объятия.
— Хотя… — задумался Сигеру. — Ты же кого-то шлепнул там, возле твоего «Типа»… Да. Кто это был? Ах, прости, что спрашиваю — тебе-то плевать на людишек…
Синдзи ощутил леденящую кровь ярость. Пляшущая рука обросла сталью, на ней защелкнулись замки, пальцы окаменели, ложась не на собачку — на гашетку.
— Сдохни, сука, — прошипел он.
Пуля снесла дезертиру пол головы, и Аоба завалился назад вместе с креслом. Золотистые плетеные ножки, нелепо выброшенная нога в ботинке… Синдзи, тяжело дыша, опускал руку и вдруг услышал тихий хрип.
— Херово… Не разучись убивать… Без ЕВЫ-то… Кххха…
Он вскочил, сел и уже привычно успел увидеть остатки видения, словно нарисованные на сплошном пологе мрака.
— Икари…
Синдзи ничего не ответил. Разрывающие сердце эмоции таяли, растекались дымом, пережженные сном. Холод ночного пробуждения, бисеринки пота и грубые, как наждак, простыни.
— Сны?
— Да, Рей.
— Тебе плохо?
— Было. Там.
Девушка помолчала и обняла его покрепче:
— Ты выбрасываешь все пережитое там?
Синдзи подумал и кивнул — и невидимой девушке («Все равно почувствует») и себе.
— Наверное, Рей.
— Но тебе придется встретиться с кошмарами наяву, рано или поздно. Что будет тогда? — сказала она, и Синдзи почувствовал ее тревогу. Ее — не свою.
— Надеюсь, в этот день я уже никому не буду нужен. Я… Я выйду, Рей.
— Мне выйти с тобой?
Теплый шепот…
— Нет, Рей, я скоро.
— Мы уже не в «Окне»…
Синдзи улыбнулся.
— Я помню, Рей. Спасибо.
Он осторожно перебрался через поджавшую ноги девушку, наспех оделся и вышел в коридор. Осмотревшись, Синдзи сел на ближайшую лесенку, устроился так, чтобы острое ребро ступеньки больно врезалось в спину, и воткнул невидящий взгляд в переборку. «Поспал. Пережевал эмоции. Отдохнул, можно дальше убивать. Блин».