— Да, государь, играет в «Жизнь есть сон».
— Кальдероне? Хорошо. Я пойду смотреть ее. Прощай.
Его величество отпускал поэта, по поэт не уходил.
— Ты хочешь еще что-нибудь сказать мне? — спросил Филипп.
— Последнее слово, государь. Я друг Кальдерона… И хотя она. Кальдероне, так же не любит его, как и меня…
— Тебе было бы неприятно, если б он узнал обо всем? И что ему вообще больше не на что надеяться — благодаря тебе?.. Я буду молчать. Ступай.
На сей раз Морето ушел.
Оставшись один, Филипп с отвращением проговорил:
— Тьфу! Эти поэты не лучше вельмож!.. Бедный Кальдерон, быть может, еще поплачет о том, что своими комедиями заставлял смеяться своего друга… А вдруг эта малютка не любит его?
Театр дель-Принчипе был полон.
В этот вечер играла Кальдероне.
У нее, стало быть, был талант, если она так привлекала толпу? Нет, не талант, а чрезвычайная прелесть.
Родившись в Мадриде 15 августа 1611 года, от бедняка, по ремеслу носильщика, и кончиты (странствующей плясуньи) Мария Кальдероне, сирота в семь лет, была воспитана актрисой, Марией де Кордова, — более известной под именем Амарилисы, — которая выучила ее читать по одной из своих ролей.
В двенадцать лет Кальдероне знала наизусть четвертую часть пьес Лопе де Вега, а Лопе написал их две тысячи двести. Тринадцати лет она поступила на сцену и Кадиксе. Пятнадцати она приобрела репутацию в Севилье в ролях ангелов, в представлениях, называвшихся во Франции в XVI веке мистериями. Наконец, шестнадцати лет, в Мадриде, где она была уже три месяца, ее заметили в пьесах плаща и шпаги, что в то время обозначало высокую комедию.
И особенно она была обязана страсти, внушенной ею Кальдерону, автору одной из пьес, в которой она играла, за те рукоплескания, какими ее осыпали каждый вечер. Ибо он заставлял ее повторять роли, с первого до последнего действия.
И в благодарность за такие заботы вправду ли Кальдероне не любила своего наставника?
Морето солгал королю. Кальдероне любила Кальдерона.
Но… войдем в гримерную актрисы, готовящейся одеваться. Перед «Жизнь есть сон» играли другую комедию, в которой она не участвовала, а потому она не спешила одеваться, находясь в обществе поэта и камеристки.
Подслушаем их разговор…
Но прежде всего, мы должны сказать, что в одном случае Морето был прав: Кальдероне была прелестна, более чем прелестна — восхитительна. Она была среднего роста, ее волосы, падавшие локонами на лоб, а сзади заплетенные в косы, были черны как смоль, ее белая матовая кожа была облита теплыми и оживленными топами, глаза, осененные длинными ресницами, бросали пламя и искры страсти, ротик пунцовый и свежий, как цветок граната, просил поцелуев.
И при этом вопреки моде, царившей в то время в Испании, — смешной и глупой моде, требовавшей, чтобы женщина, достойная названия красавицы, была худа, как щепка, Кальдероне, не будучи жирной, обладала той крепостью и округлостью форм, которые так привлекают взгляды.
Кальдерону в 1627 году было двадцать шесть лет. Высокий и худой, черноволосый, с прямым носом, с мясистыми губами, густыми бровями — он походил на Мольера. И действительно, если Филипп IV не был Людовиком XIII, то Кальдерон был Мольером его века.
Кальдероне, когда мы вошли к ней в гримерную, бранила Кальдерона. Он был печален. Тщетно старалась она в продолжение четверти часа заставить его засмеяться, рассказывая ему театральные истории, морщины на лице его не разглаживались. Сидя перед зеркалом, перед которым она причесывалась с помощью своей камеристки Инесы, Кальдероне могла судить о безуспешности своих усилий.
Наконец, она рассердилась и покраснела. Бросив гребенки и щетки, и быстро обернувшись к Кальдерону, она вскричала:
— И для чего вы здесь, если все, что я говорю вам, надоедает! Ступайте вон!
Он встал и пошел к двери.
— Педро!
Так звали Кальдерона. Он остановился. Ласковая рука и нежный голос задержали его.
— Оставь нас на минуту, Инеса, — приказала Кальдероне.
Камеристка вышла.
— Посмотрим, что с вами? — начала актриса. — Почему вы печальны? Что сделала я вам сегодня вечером?..
— Увы! — вздохнул он, — ничего особенного. Ничего ни доброго, ни злого.
Она закусила губы.
— А! — прошептала она. — Упреки! Всегда упреки! Я сказала вам, что люблю вас. Я доказала вам это… Отчего же вы такой мрачный?
— Оттого, что все ваши доказательства чувства, которые, как вы сказали, вы испытываете ко мне, вовсе и не доказательства.