Д’Ассеньяк замолчал. Насмешка его друга задела его. Д’Ассеньяк в глубине души понимал, что отчаяние его безутешно.
Но вдруг он радостно воскликнул, ибо в комнату вошел сэр Гунчтон.
— Ну что? — вскричал граф, бросаясь навстречу англичанину.
— Я пришел узнать, — сказал тот, — счастливее ли вы меня?
— Счастливее ли? Что это значит? У вас нет новостей?
— Нет, я получил вести, только плохие. Вот что сегодня утром мне передали от Чианг-Гоа… Смотрите…
Сэр Гунчтон подал д’Ассеньяку лист бумаги, на котором было написано китайскими чернилами по-английски два слова:
«К сожалению!..
— К сожалению?.. К сожалению! — повторял д'Ассеньяк. — Что это значит?
— Все ясно, — сказал сэр Гунчтон с натянутой улыбкой. — Это значит, что Чианг-Гоа отклоняет мою просьбу подарить мне ночь любви.
— Да? Вы так полагаете? — произнес д’ Ассеньяк с плохо скрываемой радостью, ибо правду говорят, что «в несчастье наших друзей всегда есть для нас что-то радостное». Неудача его соперника смягчила тревогу д’Ассеньяка, и он подумал, что Чианг-Гоа отказала сэру Гунчтону, желая сохранить себя для д’ Ассеньяка. Самолюбие, где ты прячешься?..
— А вам, граф, не присылали посланий? — поинтересовался сэр Гунчтон.
— Нет. Я жду.
— Он решил ждать до второго пришествия, — смеясь, сказал Данглад.
— Я не стану препятствовать д’Ассеньяку, — признался сэр Гунчтон. — Хоть и изгнанный из рая, я, испытавший там всю обещанную сладость, поищу ее в другом месте. Вы, Данглад, ничего не ждете — не хотите ли поехать с нами в Бептен? Едем я, лорд Мельграв, сэр Вэльслей — дня на три.
Данглад отрицательно покачал головой.
— Благодарю вас, — сказал он. — Раз уж моего друга держит на берегу жажда удовольствий, то обязанности дружбы удерживают здесь и меня. Счастливый или нет, принятый или отвергнутый, Людовик не будет брошен мною в одиночестве в Иеддо.
— Что правда, то правда, — заметил сэр Гунчтон. — Орест и Пилад не расстаются… Итак, господа, сегодня вторник, я буду иметь честь видеть вас или в четверг вечером, или в пятницу утром…
— Господа! Господа! — вскричал д’Ассеньяк, — не ошибаюсь ли я? Эта молоденькая девушка, которая сходит с носилок перед нашим домом, принадлежит Чианг-Гоа?..
Данглад и Гунчтон подошли к нему.
— Кажется, — сказал Данглад.
— Да, конечно, — сказал сэр Гунчтон, — это одна из служанок Чианг-Гоа; та же самая, которая была у меня утром. Но тогда она была в канчо, а теперь в норимоне. Признак победы, граф… Вы приняты. Служанка проведет вас к госпоже.
Дт Ассеньяк не дослушал. Он уже был возле японки, из рук которой взял письмо и тотчас же его распечатал. Вот что писала ему куртизанка:
«Графу Людовику д’ Ассеньяку.
Приходите!
Чианг-Гоа.»
— Я принят!.. Принят! — вскричал он. — Прочтите, господа! Она говорит мне: «Приходите!..» Вы были правы, сэр Гунчтон, норимон был хорошим признаком. До свиданья, господа!.. До свиданья, Эдуард!.. До завтра!
Без ума от своей победы, д’Ассеньяк пожал руки друзьям, называя сэра Гунчтона Эдуардом, а Эдуарда сэром Гунчтоном.
Последний попробовал было бросить каплю холодной воды на эту излишне пылкую радость.
— Полно, — сказал он тихо своему другу, — успокойся немного! Ты точно школьник, в первый раз отправляющийся на свидание. Честное слово, ты бесчестишь флаг Франции.
— Смеюсь я над Францией! — непочтительно возразил граф. — Что такое Франция? Во всем мире одна только страна — Япония! И одна женщина — Чианг-Гоа!. Эта женщина зовет меня. Она пишет мне: «Приходи!» Я лечу! Прощай!..
И он бросился к носилкам, которые быстро удалились, несомые четырьмя сильными носильщиками.
— Но, — сказал Данглад сэру Гунчтону, вместе с ним видевшему всю эту комичную сцену, — не будет ли благоразумнее, если наша стража будет охранять моего друга до Чианг-Гоа?
— Бесполезно, — ответил англичанин. — Носильщики Бриллианта Иеддо известны всему городу. Никто не осмелится напасть на них. — И, поклонившись художнику, добавил. — Что ж, если мне не удалось сделать приятное лично для вас, то я рад, по крайней мере, что доставил полное удовольствие вашему другу. Его радость так горяча и непосредственна, что мешает мне ревновать, даже если бы я был сильно ревнив.
Данглад пожал плечами.
— Д’ Ассеньяк — большой ребенок! — сказал он. — И вы уверяете, сэр Гунчтон, что этому ребенку нечего опасаться?
— Да что же может с ним случиться, кроме того, что предвидится? Он отправляется ужинать к прекрасной китаянке. Потом… Завтра утром вы его увидите радостнее чем когда-либо, возвратившимся с рассказами о восхитительной ночи… Вот и все!.. Спите же с миром. Есть одна опасность, которой может подвергнуться граф этой ночью! Но эта опасность самого сладостного сорта…