— В самом деле, — сказал папа, с тонкой улыбкой глядя на живописца, — вы, должно быть, сегодня много работали, сеньор Рафаэль, и кажетесь очень, очень усталым.
— Гм! — сказал Бабьена, подобно его святейшеству не обманувшийся на счет истинной причины усталости художника. — Сеньор Рафаэль безрассуден… Он не бережет свое здоровье и поступает неблагоразумно.
— Полноте, полноте, кардинал, — шутливо заметил папа, — сеньор Рафаэль пришел поесть и посмеяться с нами, а не затем, чтобы его бранили. Что вы скажете об этом блюде, господа? Это повое изобретение моего повара. Не настоящая ли это обезьяна, готовая на нас броситься?.. Джакопо заказал двенадцать медных форм в виде различных зверей… Сегодня он подал нам обезьяну, завтра подаст лисицу, послезавтра зайца или ворону… Это очень остроумно… Но не беспокойтесь, Бартоломео!.. Блюдо подано на стол не для одного только украшения… его также едят… Я даже полагаю, что мы хорошо поедим, Джакопо говорил мне что-то о рубленой дичи и сморчках с соусом томар, которым и начинена обезьяна.
— О-о-о! — воскликнул монах, заранее раскрывая рот, широкий, как печка.
— Что за обжора этот Бартоломео!.. — весело сказал папа. — Обжорство не принадлежит к вашим недостаткам, синьор Рафаэль?
— С вашего позволения, ваше святейшество, я погожу быть обжорой, пока не поседели мои волосы! — возразил художник.
— Никто не может сказать, достигнет ли старости, — торжественным тоном сказал Бабьена.
— Опять! — заметил Лев X. — Право, кардинал, вы совсем не хотите, чтобы наш дорогой художник поспешил с женитьбой на вашей племяннице!..
— Марии Бабьеие!.. Разве она не молода, не хороша, собой, не богата? — воскликнул кардинал. — И вследствие этих качеств разве не достойна брачного союза?
— Я буду очень польщен, если стану когда-нибудь мужем прекрасной и богатой Марии Бабьены!.. — согласился Рафаэль.
— Когда-нибудь, когда-нибудь! — ворчал кардинал. — К чему ждать столько времени, когда лишь от себя зависит быть счастливым!..
— Счастливым!.. — заметил папа. — Сеньор Рафаэль, быть может, не в том видит счастье, кардинал, в чем вы. Он знает, что в благодарность за его работы я готов принять его в число высших сановников церкви. Кардинальская шапка стоит наследницы…
Молчание, предписываемое уважением, последовало за этими словами, которые если и не были неприятны Рафаэлю, не могли понравиться кардиналу.
Но равнодушный к этому разговору падре Бартоломео уже поглотил значительную часть начинки обезьяны.
Наконец папа, также очень уважавший Бабьену, начал, обращаясь к нему и к Рафаэлю:
— Оставим будущее таким, как предназначено быть ему; мы в настоящем и останемся в нем, а чтоб оно было весело, осушим стаканы, дабы снова наполнить их и осушить, и просим вас, кардинал, рассказать нам одну из ваших историй. Если она будет чуточку остра, тем лучше, мы выпьем лишнее, слушая ее.
Бабьена поклонился. Он пользовался славой искусного рассказчика тех повестей и новелл, которыми в Италии особенно прославился Бокаччо, а во Франции Маргарита Валуа, королева Наваррская, — повестей весьма скандального содержания.
— Новелла, — сказал кардинал, — которую я буду иметь честь сегодня поведать вашему святейшеству, называется: истинные отцы.
— Тут уж будут истинные отцы, — смеясь, произнес Лев X. — Кто автор этой новеллы?
— Французский дворянин, граф Антуан де-ла-Саль.
— Хорошо. У французов кое-что есть, когда они не вмешиваются в наши дела.
Бабьена начал.
Несколько лет назад в Париже жила женщина, бывшая замужем за добрым и простым человеком. Эта женщина, прелестная и грациозная, в молодости по ветренности имела немало любовников и пользовалась их любовью. За то время не столько от мужа, сколько от них, она приобрела тринадцать или четырнадцать детей.
Случилось так, что ее поразила смертельная болезнь, и прежде чем отдать душу Богу, она раскаялась в своих грехах. Возле своего смертного одра она видела толпившихся детей и чувствовала глубокую горечь, покидая их навсегда. Но она полагала, что поступила бы дурно, если б оставила своего мужа с целой кучей детей, из которых большинство были чужими, хотя он ничего не подозревал, считая жену самой честной женщиной в Париже. Посредством одной из ходивших за ней соседок она сделала так, что двое из ее прежних любовников пришли к ней, когда мужа не было дома.
Когда она увидала этих двух мужчин, она приказала привести всех детей и начала говорить: «Вы, такой-то, вы знаете, что происходило между нами тогда-то и в чем я горько раскаиваюсь. И если Господь не одарит меня своим святым прощением, я дорого заплачу на том свете. Каюсь, я совершила безумство и больше не повторю его… Смотрите, вот эти и эти дети — ваши, а не мужчины. Умоляю, когда я умру, а это будет уж скоро, возьмите их к себе и воспитайте, как надлежит отцу».