Два знатных римских всадника, родственники Азиатика, были приговорены Клавдием к смерти в цирке в бою с гладиаторами.
Совершенно покорный прихотям своей жены и отпущенников, Клавдий мало-помалу привык назначать смертную казнь так же спокойно, как будто дело шло о пире. Видеть страдания стало для него наслаждением. Он присутствовал на всех казнях отцеубийц; однажды, когда он обещал присутствовать в Тибуре при пытке по древнему обычаю врага государства, палач не явился, и любезный император прождал до самого вечера другого палача, которого он повелел привезти из Рима.
Но бои гладиаторов более всего восхищали Клавдия. Когда один из них падал, пораженный насмерть, Клавдий наслаждался, видя его корчи, и приказывал доканчивать тех, которые упали даже случайно, чтоб созерцать их искривленные страданием лица.
При особо торжественных случаях Мессалина и Нарцисс изобретали для народа какой-нибудь остроумный сюрприз.
Пойдемте, читатель, в один из таких дней в амфитеатр Августа.
С восходом солнца герольды расклеивали афиши на всех храмах и портиках Рима, объявляя, что в четвертом часу, соответствующем нашему десятому, в означенном амфитеатре будет публичное зрелище.
Еще не было и трех часов, когда народ входил в цирк по тридцати лестницам на верхний ярус, где только и было дозволено ему сидеть. Через час в среднем ярусе поместились всадники, под ними сенаторы, все в сопровождении своих жен и детей; потом над императорской ставкой, пока еще пустой, в уровень с сенаторскими местами, в ложе, охраняемой четырьмя ликторами, вооруженными розгами, явились пять закутанных женщин, вид которых произвел на некоторое время почтительное молчание. То были весталки с великой жрицей во главе.
Наконец, явился император вместе с императрицей. Они были встречены восторженным криком толпы, повторявшимся три раза: «Да хранят вас боги!»
Не станем подробно описывать всех актов зрелища и займемся описанием сюрприза, приготовленного Мессалиной и Нарциссом для Клавдия и народа.
Представление началось охотой за оленями, затем происходила конная битва, потом борьба ста человек с несколькими львами, тиграми, медведями и т. п. Зрелище было великолепно. Но герольд в самом начале объявил, что оно окончится битвой братьев Петра, всадников, с гладиаторами.
Римляпе с особым нетерпением ожидали этой битвы. Нетерпение их еще больше подогревалось при виде огромной эстрады, сооруженной на камнях посреди арены и огороженной мощными кольями, соединенными между собой цепями, как бы для того, чтобы не дать прорваться туда ни людям, ни зверям.
— Гладиаторы будут сражаться на этой эстраде? — спросил Клавдий у Мессалины и Нарцисса.
— Да.
— Но как они взойдут? Я не вижу лестницы.
— Только бы взошли, а то о чем еще беспокоиться Вашему Величеству!
— В полу, быть может, есть лестница?
— Может быть.
— Они спрятаны под полом?
— Мы не говорим, что нет.
В назначенную минуту, — как в наших волшебных пьесах дьяволы, на сцене появились двести гладиаторов и среди них оба всадника; каждый одет в приличествующий случаю костюм — в тунику без рукавов, стянутую поясом; с головами, покрытыми шлемами, с мечами в правой руке, на которой надеты железные перчатки.
Они разделились на пары, и один из них, Друз Петра, младший из братьев, обращаясь к императорской ставке, провозгласил от лица всех:
— Кесарь, идущие на смерть тебя приветствуют!
Кесарь поклонился. Битва началась.
Жестокая битва! Без жалости и пощады. А между тем эти люди не испытывали никакой ненависти друг к другу. Они убивали по высочайшему повелению. Вместо справедливого гнева в них возгоралось самолюбие, оно двигало ими, заставляя защищаться и убивать как можно больше врагов.
Битва продолжалась уже около получаса: треть сражавшихся валялась на полу, истекая кровью.
Император веселился.
Однако что-то отравляло эту его радость. Роза имела шипы. До этой минуты братья Петра, помогая друг другу с невероятной ловкостью, оставались живы и здоровы.
— Ах! Неужели не убьют их! — ворчал он.
Как будто в ответ на великодушное желание повелителя братья убили еще двух противников.
Это постыдно! — вскричал император. — Гладиаторы, люди, обязанность которых состоит в том, чтобы убивать, позволяют побеждать себя простым любителям.
— Вы хотите, чтобы они тотчас же умерли? — спросила Мессалина, наклоняясь к своему супругу.
— Да, да! — ответил он, не подумав, иначе он признал бы невозможным исполнение своего желания. Всадники должны бы были пасть, но только тогда, когда утомились бы битвой.
— Приказание вашего величества будет исполнено, — сказала Мессалина.
В левой руке у нее был красный шелковый платок. Три раза она махнула этим платком. То был сигнал начальнику цирка.
Раздался свисток, и опять-таки, словно по волшебству, в одну минуту, пол, на котором сражались гладиаторы, раскрылся, и живые и мертвые, победители и побежденные провалились в бездну, из которой, как из кратера, вылетало пламя и дым.
Крик восторга двадцати тысяч зрителей, мужчин, женщин и детей, приветствовал это столь же неожиданное, сколь и быстрое исчезновение.
Народ был достоин своих чудовищ-правителей!
— Ну что же, — сказали Мессалина и Нарцисс Клавдию, который от изумления сидел с раскрытым ртом и блуждающими глазами, — довольны вы теперь? Хорошо это!
— Очень хорошо, — ответил император. — Но, — прибавил он со вздохом, — очень скоро кончилось!
Из кожи несчастных, отданных по повелению императора палачам и диким зверям, Мессалина сделала носилки.
Ее расточительность не знала границ. В ее апартаментах попирали ногами пурпур. Она ела только на золоте, оставляя серебро Клавдию. В ее спальне, на бронзовом треножнике постоянно курились самые драгоценные ароматы, за громадные деньги доставляемые из Аравии и Абиссинии.
В этой комнате, в обществе самых красивых женщин и юношей Рима, по крайней мере раз в неделю происходили празднества в честь Венеры.
Нетрудно догадаться, что происходило на этих ночных оргиях: они скандализировали всю империю. Но Мессалина мало заботилась об общественном мнении, и еще менее об оппозиции, встречаемой ею со стороны тех, которых она призывала на эти празднества.
Кто бы она ни была: мать ли самого честного семейства, невинная ли девушка, женщина ли, девственница — она должна была повиноваться приказанию присутствовать во дворце Августы на ночной оргии.
На одной из площадей Рима возвышалась колонна, называемая Лакторней, у подножия которой оставляли найденышей.
Однажды Мессалине пришла фантазия отправиться к этой колонне. Когда она сходила с носилок, то заметила молодую женщину, выразительная и приятная физиономия которой поразила ее. На руках у этой женщины был ребенок, которого она подняла с каменных ступеней статуи. Ее сопровождал молодой человек с мужественными и суровыми чертами.
— Кто ты? — спросила Мессалина, касаясь своим большим ногтем, который она отпускала по обычаю знатных римских женщин, руки молодой женщины.
Ей отвечал провожатый.
— Меня зовут Андроником, — сказал он. — Та, с которой ты говоришь, Августа-Сильвула, моя жена.
— Разве у вас нет детей, что вы отыскиваете их здесь?
— У нас ость один ребенок, — возразила Сильвула, — но в его колыбели есть пустое место, и Бог повелел заботиться счастливым матерям о тех, которые плачут.
Мессалина молчала несколько минут, бросая свой злобный взгляд на молодую чету, и потом проговорила:
— Ну, Андроник и Сильвула, вы мне нравитесь. Сегодня вечером вы оба явитесь в мой дворец на праздник Венеры.
Андроник и Сильвула отрицательно покачали голо-вой.
Мессалина нахмурила брови.