— Возможно ли! — воскликнул он. — Ты спрашиваешь меня, буду ли я любить моего… нашего ребенка?.. Столько же, как тебя… Ты сомневаешься?
— Нет! — ответила она.
Несчастная желала бы сомневаться, она потребовала бы от него величайшего преступления: избавить ее от материнской ноши.
На щеке ее повисла слеза ярости, стертая Адрианом как слеза радости поцелуем. Бедный Адриан! Тогда как его страсть усиливалась от того, что питалась новой связью с его возлюбленной, она, напротив, содрогалась от этого и чувствовала, что любовь к нему превращалась в глухое отвращение.
Любовь перерождает самых испорченных женщин, но это нравственное перерождение длится только до тех пор, пока эта женщина расположена к нему своими инстинктами. Возвратите к жизни голодную больную собаку, она за ваши заботы отдаст вам всю свою привязанность, но при тех же условиях волк, как бы вы за ним не ухаживали, убежит в лес и вы будете еще счастливы, если, покидая вас, он не познакомит вас со своими зубами. Есть много женщин — волчиц, Феодора была одной из этих женщин.
Однако во время беременности она не выражала своих новых чувств.
Она по-прежнему была любезна с Адрианом, улыбалась, когда он говорил об их ребенке, когда он с лю бовью шутил над увеличивающейся полнотой ее талии.
— Тебе это очень идет! — говорил он.
— Ты находишь? — возражала она.
Адриан не был наблюдателен, иначе он ужаснулся бы тому яростному взгляду, которым сопровождались ласковые слова его любовницы.
За несколько дней до родов Феодора узнала от тетки Адриана, что ее мать, Ганна, умерла. Флавия считала себя обязанной передать эту новость молодой девушке.
Феодора не пролила ни слезинки, когда узнала, что ее мать скончалась. Ей зато пришла в голову успокоительная мысль: «Она не будет меня бить!»
Жнут то, что посеют.
Конец беременности наступил в апрельские календы, а 15-го числа месяца 515 года она родила сына. Опытная бабка, старая Флавия присутствовала при родах, она первая взяла на руки маленького Иоанна…
Для кормления ребенка была заранее куплена коза.
У Флавии было как будто какое-то предчувствие, когда она подала Феодоре ее сына. Обыкновенно в подобном случае взгляд матери освещается бесконечной радостью. Взгляд Феодоры выражал только ужас, почти отвращение…
— Вы не поцелуете его? — прошептала старушка.
— После, после! — нетерпеливо отвечала роженица.
— Оставьте, тетушка, — сказал Адриан. — Наша Феодора, быть может, страдает… Не беспокойте ее.
И он поцеловал своего сына за двоих.
Через две недели, совершенно поправившаяся после родов, Феодора, сидя за своим туалетом, с восторгом убедилась, что старая Флавия не обманула ее обещанием совершенного восстановления красоты.
Да, она была прекрасна, прекраснее, чем прежде. Ее прелести не только не пострадали, а напротив, выиграли в своем развитии. Кожа ее прибавила блеска, формы, не утратив нежности, стали полнее…
Окно комнаты, в которой она одевалась, выходило в сад. Там, на зеленой лужайке, ребенок под надзором Флавии пил жизнь из сосцов своей рогатой кормилицы.
Адриан, сидя в некотором отдалении, с умилением смотрел на эту картину.
— Феодора! — весело вскричал он. — Феодора! Взгляни, он сердится!
В самом деле, явно недовольный тем, что коза позволила себе быстрым движением прервать его завтрак, мальчуган своими крохотными ручонками бил козу: мы и родимся-то неблагодарными.
Феодора не пошевельнулась, в эту минуту она причесывалась. Ее черные волосы, восхитительно разделенные на пробор, возвышались и удерживались золотой шпилькой. Только окончив это занятие и — окончив тщательнее обыкновенного, она выглянула в окно, но лишь для того, чтобы знаком позвать своего любовника.
Он прибежал.
— Ты хочешь что-то сказать мне?
— Да.
— Что же?
— Я хочу сказать, что я ухожу.
— Как! Ты уходишь?
— Да, ухожу… Я оставляю тебя. Мне кажется, я выражаюсь понятно. Я не люблю тебя больше, Адриан, и оставляю.
Она подала ему руку, он не взял ее. Он был уничтожен, разбит!
И было отчего.
— Так будет! — продолжала она, сопровождая эти слова жестом, который выражал: «я не задерживаю тебя».
И она прошла мимо.
Но Адриан, придя в себя, бросился между любовницей и дверью и вскричал:
— Это невозможно! Это сон! Ты покидаешь меня, Феодора? Ты меня больше не любишь, говоришь ты? За что же ты разлюбила меня?
Она пожала плечами.
— Наконец, — продолжал он задыхающимся голосом, — должна же быть какая-нибудь причина разлуки. Что я тебе сделал?.. Несчастлива ты здесь? Не причинил ли я тебе невольно какой-нибудь печали? Ах! Я сошел с ума!.. Ты смеешься, Феодора!.. Тебе покинуть меня! Я не верю тебе!.. А наш ребенок?.. Ведь ты не рассчитываешь же, что я отдам тебе нашего ребенка!.. Он так же принадлежит мне, как и тебе!..
— Он принадлежит одному вам!
— Что ты сказала?
— Я говорю, что отдаю вам нашего ребенка… Что вам еще от меня нужно?
Адриан стоял перед Феодорой с лицом, искаженным горем. При последних словах своей возлюбленной он отступил на шаг, в его глазах высохли слезы.
— А! — сказал он. — Вам не нужен наш ребенок?!
— Нет, — ответила она. — И вам следует сказать все, потому что вы не понимаете: этот ребенок и есть причина, почему я вас теперь ненавижу… он причина того, что я возненавидела вас с той самой минуты, как он зародился в моем чреве!.. Разве я создана для того, чтобы быть матерью? Когда вы говорили мне о любви, разве вы говорили мне о детях? Всякому свое назначение. Мое — нравиться.
— Да, — медленно подтвердил Адриан, — нравиться… и умереть в грязи…
Феодора подняла свое залившееся краской лицо.
— Ты посмел оскорбить меня, фигляр! — сказала она. — Но если я должна умереть в грязи, в чем я жила с тобой? Пусти!
— О! Я больше вас не удерживаю, — сказал Адриан.
Он отошел от двери.
Феодора твердым шагом прошла через сад и вышла, не кинув даже напоследок взгляда на своего ребенка.
Она прямо направилась к родительскому дому.
Но уже несколько месяцев Аккаций жил не на земле, а под землею. Один из его питомцев, белый медведь, привезенный недавно, умертвил его.
Смерть отца на пять минут огорчила Феодору. Правда, он ни разу не поцеловал ее, но зато и ни разу ее не ударил.
Оставались сестры. Но Анастасия и Комитона не любили Феодору, которая была гораздо моложе и красивее их, они, по-видимому, не очень обрадовались ее появлению.
— Будьте спокойны! — сказала им Феодора, которая не обольщалась на этот счет. — Я рассчитываю остаться у вас недолго.
Случай исполнил ее надежду.
Когда три куртизанки, собравшись на галерее, толковали о смерти их отца, — надо же о чем-нибудь толковать! — некто Гецебол, правитель части малой Азии, явился к ним. Готовясь оставить Константинополь, куда он поехал для отчета императору, Гецебол хотел выбрать себе по вкусу любовницу. Кажется, в его наместничестве этих вещей и так хватало, но накануне, в цирке, он заметил Анастасию и явился сделать ей предложение следовать за ним в Никею.
По всей вероятности, Анастасия охотно согласилась бы на пожелание Гецебола, если б он его выразил…
Но он не выразил его, и вот почему…
Когда, сопровождаемый целой толпой слуг и невольников, он проник в галерею, в которой блистали Анастасия, Комитона и Феодора, то, отыскивая глазами ту, которая вчера его пленила, довольно сильно стукнулся коленом об ящик, стоявший посредине комнаты, так что не поддержи его вовремя один из слуг, то, хоть он и был правителем четырех провинций, ему пришлось бы, как простому смертному, хлопнуться.
Вскрик испуга и взрыв смеха приветствовали этот странный вход. Вскрик испуга принадлежал Анастасии и Комитоне, смех — Феодоре.
Несколько смущенный своим приключением, Гецебол тотчас же пришел в себя. Между тем он как вельможа был очень тщеславен. Смех женщин его оскорбил и он, распушив хвост, подобно индийскому петуху, направился к младшей дочери Ганны, к которой обратился так: