Они ждали, и время тянулось невыносимо.
Прошло не меньше получаса, когда Спархок вдруг ощутил, как по Беллиому прошла сильная дрожь, даже судорога.
– Ступай со мною, Анакха! – Голос Вэниона прозвучал отрывисто и резко.
– В чем дело?
– Пристрастие стириков к бесконечным разговорам будит во мне недовольство. Должен я обратиться через Тысячу к самим младшим богам. Болтуны сии проговорят до самой смерти Афраэли! – Страстность, прозвучавшая в голосе Вэниона, поразила Спархока.
Он поспешил за своим магистром, который размашистым, совершенно не свойственным ему шагом не вошел, а ворвался в здание. Бронзовые двери залы Совета были, по всей видимости, заперты, и это стало очевидно по скрежету разорванного металла, когда Вэнион резко распахнул створки.
Сефрения стояла перед Советом, умоляя о помощи. Прервав себя на полуслове, она пораженно, не веря собственным глазам, воззрилась на вломившегося в залу Вэниона.
– Мы не допустим сюда эленийцев! – завопил по-стирикски на дальней скамье один из советников, вскочив и замахав руками.
И тут в зале воцарилась мертвая тишина. Вэнион начал расти, стремительно увеличиваясь в размерах, и его громадную фигуру очертил, становясь все ярче, ослепительно-синий ореол. Вспышки молний хлестали из этого сияния, и раскаты грома оглушительным эхом отбивались от выложенных мрамором стен. В глазах Сефрении, устремленных на Вэниона, появился благоговейный страх.
Повинуясь беззвучным словам, которые только он один и мог расслышать, Спархок высоко поднял ослепительно сверкавшую Сапфирную Розу.
– Узрите Беллиом! – прорычал он. – И внемлите его мощному гласу!
– Внемлите словам моим, о Тысяча Стирикума! – Голос великана, который миг назад был Вэнионом, был оглушающ и необъятен. Такому голосу вняли бы сами горы, волны и бури застыли бы, едва услышав его. – Буду я говорить с вашими богами! Слишком ничтожны вы, погрязшие в нескончаемой болтовне, дабы доверять вам сие важнейшее дело!
Спархок моргнул. Похоже, дипломатия не была сильной стороной Беллиома.
Один из облаченных в белое советников вскочил.
– Возмутительно! – заорал он, негодующе брызжа слюной. – Мы не станем… – И вдруг исчез, а на его месте возник смущенного вида персонаж, которого явно отвлекли в разгар купания. Нагой и мокрый, он ошеломленно воззрился на окруженного синим ореолом великана и сверкающий камень в руке Спархока.
– Ну, знаете ли… – возмущенно начал он.
– Сетрас! – резко проговорил необъятный голос. – Как глубока любовь твоя к родственнице твоей Афраэли?
– Это уже вовсе не по правилам! – возмутился юный бог.
– Как глубока любовь твоя к ней? – настаивал неумолимый голос.
– Конечно, я ее обожаю. Все мы ее обожаем, но…
– Что бы отдал ты, дабы спасти ее жизнь?
– Все, что она попросит, конечно, но разве ее жизни может грозить опасность?
– Ведомо ли тебе, что Заласта Стирик – предатель? Со скамей Совета донеслись изумленные вскрики.
– Афраэль говорила об этом, – ответил бог, – но мы решили, что она преувеличивает. Ты же знаешь, какая она.
– Истинно говорила тебе Афраэль, Сетрас. В сей самый миг приспешники Заласты убивают в далекой Эозии детей Афраэли. С каждой смертью умаляется и слабеет сама Афраэль, и, ежели не прекратится сие, скоро ее не станет.
Бог по имени Сетрас оцепенел, глаза его вдруг вспыхнули.
– Чудовищно!
– Что отдашь ты, дабы она жила?
– Свою собственную жизнь, ежели будет на то нужда, – торжественно ответил Сетрас.
– Согласишься ли ты одолжить ей собственных своих почитателей?
Сетрас воззрился на сияющий Беллиом, и его лицо исказилось страданием.
– Поторопись, Сетрас! С каждым мигом жизнь Афраэли убывает.
Бог глубоко вздохнул.
– А другого выхода нет? – жалобно спросил он.
– Нет. Жизнь Богини-Дитя поддерживается одной лишь любовью. Дай ей на время любовь детей своих, дабы могла она исцелиться.
Сетрас выпрямился.
– Я сделаю это! – объявил он. – Сделаю, хоть и ранит это мое сердце! – Выражение решимости промелькнуло на лице божества. – И заверяю тебя, о Творец Миров, что не только мои дети поддержат своей любовью жизнь возлюбленной родственницы нашей. Все мы, равно поделимся с нею.
– Так решено! – Беллиому, похоже, очень нравилось это выражение.
– Э-э… – начал Сетрас слегка обеспокоенно, снова выпадая из архаического стиля речи. – Но ведь она потом отдаст их?
– Ручаюсь тебе в том своим словом, Божественный Сетрас! – с улыбкой заверила его Сефрения.
Юный бог явно вздохнул с облегчением, но тут же глаза его сузились.
– Анакха! – решительно окликнул он.
– Слушаю тебя, божественный.
– Надобно позаботиться о том, чтобы защитить уцелевших детей Афраэли. Как лучше сего достигнуть?
– Скажи им, чтобы укрылись в орденских замках Церкви Чиреллоса, – сказал Спархок. – Там им не будет грозить никакая опасность.
– Кто повелевает сими рыцарями?
– Архипрелат Долмант, я полагаю, – с сомнением ответил Спархок. – Он представляет высшую власть в Церкви.
– Я поговорю с ним. Где мне искать его?
– В Базилике, Божественный, в городе Чиреллосе.
– Я отправлюсь туда, дабы обсудить с ним сие дело.
Спархока едва не хватил удар при мысли о теологических тонкостях подобного заявления. Затем он пристальнее взглянул на Сефрению. Она все так же смотрела на Вэниона с благоговейным ужасом. Затем так явственно, что Спархок почти услышал щелчок, Сефрения приняла решение. Ее лицо, все ее существо говорили об этом яснее всяких слов.
– Улаф, – раздраженно сказал Келтэн, – не отвлекайся. Ты вторую неделю витаешь в облаках. Отчего это ты стал такой рассеянный?
– Мне не нравятся сообщения, которые мы получаем из Атана, – ответил рослый генидианец, устраивая у себя на коленях Данаю, Ролло и Мурр. Из-за болезни принцесса десять дней провела безвыходно в своей комнате и только сегодня снова присоединилась к ним. Она упоенно предавалась своему любимому занятию – путешествовать по коленям взрослых. Спархок знал, что его друзья по большей части не замечают этого, бессознательно отвечая на немые просьбы принцессы взять ее на руки. На самом же деле Афраэль, с кошкой и игрушечным медвежонком перебираясь с одних колен на другие, трудолюбиво восстанавливала связь с теми, кто во время ее болезни мог хоть на йоту ускользнуть из-под ее влияния. Как обычно, процесс сопровождался обилием поцелуев, но эти поцелуи отнюдь не были лишь непринужденным выражением ее любви и симпатии. Афраэль могла одним прикосновением полностью изменить настроение и намерения человека; поцелуем же она была способна в один миг целиком и полностью завладеть его душой. Когда бы Спархоку ни доводилось о чем-то спорить с дочерью, он неизменно следил за тем, чтобы их разделял по меньшей мере стол или кресло.