Спархок, Вэнион и Итайн встретились с Кедоном перед тем, как покинуть Дэльфиус. Было ясное осеннее утро. Изморозь, осевшая на лугу, быстро таяла под утренним солнцем, и тени под вечнозеленым кустарником, окаймлявшим луг, обрели оттенок глубокой синевы.
– Я только хотел кое-что прояснить, анари, – сказал Итайн. – Материон – прекрасный город, но в нем живет немало грубых и невежественных людей, которые отнюдь не мирно отнесутся к появлению среди них дэльфа. Ваша нежная Ксанетия – существо неземное, не от мира сего, почти дитя. То, что она – сияющая, защитит ее от проявлений грубой силы, но действительно ли ты готов выставить ее лицом к лицу с проклятиями, поношением, бранью – всем, с чем может она столкнуться в населенном мире? Анари улыбнулся.
– Ты неверно судишь о Ксанетии, Итайн из Материона. Ужели истинно мнится тебе, что она – почти дитя? Станет ли тебе легче, ежели скажу я, что она миновала уже первое столетие своей жизни?
Итайн воззрился на него, затем на Ксанетию, молча сидевшую у окна.
– Анари, – сказал он, – вы, дэльфы, – непостижимый народ. Я готов был поклясться, что ей не больше шестнадцати.
– Невежливо, Итайн из Материона, говорить о возрасте женщины, – улыбнулась дэльфийка.
– Прости меня, анара, – Итайн отвесил ей изысканный поклон.
– Его превосходительство, анари, затронул весьма важный вопрос, – сказал Вэнион. Лицо магистра все еще хранило следы боли, причиненной вчерашним разговором с Сефренией. – Ксанетия не останется незамеченной ни в Материоне, ни по пути в столицу. Не могли бы мы как-то изменить ее внешность, чтобы целые деревни не впадали в панику, когда она проедет мимо? – Он виновато взглянул на бледную женщину. – Я ни за что на свете не хотел бы оскорбить тебя, анара, но твоя внешность волей-неволей бросается в глаза.
– Благодарю тебя за комплимент, добрый сэр, – улыбнулась она.
– Не желаешь продолжить, Спархок? – осведомился Вэнион. – Я что-то запутался.
– Мы воины, Ксанетия, – напрямик сказал Спархок, – и привыкли отвечать на враждебность прямым отпором. Мы могли бы, если придется, мечами прорубить себе дорогу от Дэльфиуса до императорского дворца в Материоне, но, сдается мне, тебя бы огорчило такое зрелище. Может быть, ты не сочтешь оскорбительным предложение каким-то образом скрыть свой истинный вид? Сумеем ли мы вообще замаскировать твою дэльфийскую внешность? Не знаю, замечаешь ли ты это, но ты все время светишься. Один раз твои соплеменники подошли к нам довольно близко и лишь тогда начали светиться. По силам ли тебе ослабить свое сияние?
– Мы властны над светом, Анакха, – заверил его Кедон, – а Ксанетия, самая одаренная среди нас, властна над ним куда более, чем все мы, хотя сие причиняет ей боль, ибо для нас неестестественно сдерживать свое свечение.
– Значит, нам придется придумать что-то другое.
– Боль сия не так уж и важна, Анакха, – сказала Ксанетия.
– Для тебя – может быть, но не для меня. Впрочем, начнем с твоих волос и кожи. Черты лица у тебя вполне тамульские. Как полагаешь, Итайн, если мы покрасим ее кожу и волосы, сможет она сойти за тамулку?
– В сем нет нужды, Анакха, – сказала Ксанетия. Она сосредоточенно сдвинула брови, и на ее лице понемногу, словно легкий румянец, начал проступать золотистый оттенок, а волосы постепенно из бесцветных становились просто светлыми. – Цвет – лишь разновидность света, – объясняла она хладнокровно, а ее кожа между тем бронзовела, и волосы все темнели и темнели, – и, поскольку я властна над внутренним своим сиянием, властна я и над цветом волос и кожи; более того, изменяя, а не подавляя совершенно свое свечение, могу я уменьшить боль. Весьма счастливый выход для меня – и для тебя, полагаю я, также, ибо ты чувствителен к чужой боли. Сие довольно просто. – Теперь ее кожа отливала золотисто-бронзовым цветом, почти таким же, как у Итайна, а волосы были темно-каштановые. – Труднее переменить формы тела, и уж совсем трудно совершить перемену пола.
– Что?! – Итайн поперхнулся.
– Я совершаю сие нечасто и неохотно, – продолжала Ксанетия. – Эдемус не предназначил мне быть мужем, а посему нахожу я пребывание в мужском облике крайне неудобным. Тела мужские столь неуклюжи и неаккуратны. – Она вытянула перед собой руку и внимательно ее осмотрела. – Цвет, сдается мне, верен. И этот тоже, – прибавила она, взглянув на прядь почерневших волос.
– Что думаешь ты теперь, Итайн? Останусь ли я незамеченной в Материоне?
– Вряд ли, о божественная Ксанетия, – улыбнулся он. – Появление твое на улицах Огнеглавого Материона заставит забиться сильнее сердца тех, кто узрит тебя, ибо ты прекрасна, и красота твоя сверх всякой меры ослепляет мой взор.
– Неплохо сказано, – пробормотал Спархок.
– Медовые твои речи услаждают мой слух, Итайн, – улыбнулась Ксанетия.
– Мнится мне, ты великий мастер улещать женщин.
– Тебе следует знать, анара, что Итайн – дипломат, – предостерег ее Вэнион, – и его речам не всегда можно верить. На сей раз, однако, он сказал тебе истинную правду. Ты необычайно хороша собой.
Ксанетия грустно взглянула на него.
– В сердце твоем поселилась боль, лорд Вэнион, – заметила она. Он вздохнул.
– Это мои личные трудности, анара.
– Сие не совсем так, мой лорд. Ныне все мы друзья, и беды одного из нас суть беды всех. Однако то, что причиняет тебе боль, грозит куда большим, нежели причинить боль всем нам, ибо ссора между тобою и любимой твоей угрожает всему нашему делу, и покуда не будет залечена рана сия, подвергает она опасности и наши общие устремления.
Они ехали на восток по едва заметной тропинке, которая казалась проложенной скорее дикими зверями, чем людьми. Сефрения с замкнутым окаменевшим лицом ехала позади всех в сопровождении Бевьера и молодого Берита.
Спархок и Вэнион возглавляли отряд, следуя указаниям Ксанетии, которая ехала за ними под бдительным присмотром Келтэна.
– Дай ей время, Вэнион, – говорил Спархок. – Женщины зачастую объявляют нам войну лишь для того, чтобы привлечь наше внимание. Всякий раз, когда Элане кажется, что я уделяю ей меньше внимания, чем следовало бы, она устраивает мне нечто подобное – просто затем, чтобы я опомнился.