Кирби все это пропустила. Тогда ее куда больше занимал Фред Такер, брат Грэйси, старше Кирби на полтора года. Он как раз пытался вставить в нее свой пенис.
– Не получается, – он шумно хватает воздух ртом, щуплая грудная клетка тяжело вздымается.
– Толкай сильнее, – шипит Кирби.
– Но ты мне совсем не помогаешь!
– Да чего еще ты от меня хочешь? – раздраженно спрашивает Кирби.
На ней фирменные черные «шпильки» Рейчел, а еще тонюсенькая бежевая с золотым комбинация, которую ей три дня назад повезло умыкнуть прямо с вешалки в магазине «Маршал Филд», запихав «плечики» подальше между вещами на стойке. Она сорвала несколько роз мистера Партриджа и рассыпала лепестки по простыне. Стащила презервативы у мамы из тумбочки, чтобы Фреду не пришлось краснеть в аптеке. Подстраховалась, чтобы Рейчел не было дома. Даже попробовала возбудить себя пальцами. Но это все равно, что рассмешить себя щекоткой. Нет, тут нужны чужие пальцы и чужой язык. Только другой человек может вызвать настоящие ощущения.
– Я думал, у тебя это было раньше, – у Фреда устали руки, и он ложится на нее всем телом. Это очень приятно, даже несмотря на то, что у него косточки выпирают на бедрах, а кожа липкая от пота.
– Я специально это сказала, чтобы ты не нервничал, – Кирби протягивает руку к тумбочке, где лежат сигареты Рейчел.
– Не надо тебе курить.
– Правда? Так ведь и тебе нельзя заниматься сексом с малолетками.
– Тебе же шестнадцать.
– Только восьмого августа.
– Бог ты мой, – он спешно слезает с нее.
Она глубоко затягивается сигаретой, наблюдая, как он в смущении мечется по комнате – голый, в носках и презервативе; член пистолетом, в полной боевой готовности. Сигареты ей не то чтобы нравятся. Однако крутость – это вопрос бутафории, за которой можно спрятаться. Она разработала свою формулу: две пятых строгого, но тщательного скрываемого контроля и три пятых пофигизма. Вроде как ничего такого не происходит. Какая разница, лишится она сегодня девственности с Фредом Такером или нет? (На самом деле, большая разница.)
Какой красивый след от помады остался на фильтре, вот только бы не раскашляться.
– Успокойся, Фред. Это все не так уж серьезно, – с равнодушно-спокойным видом заявляет она, хотя на самом деле ей хочется сказать: «Не переживай, мне кажется, я тебя люблю».
– А мне кажется, что у меня сердечный приступ начинается, – он держится рукой за грудь. – Может, нам лучше остаться просто друзьями?
Ей жалко его. И жалко себя. Она делает три глубокие затяжки и часто моргает, будто от дыма у нее слезятся глаза.
– Хочешь, посмотрим видео?
И они смотрят видео. И целуются все полтора часа, пока Мэтью Бродерик спасает мир с помощью своего компьютера. Они не замечают, как пленка заканчивается, и экран дрожит черно-белыми полосками, потому что его пальцы внутри нее, а горячие губы обжигают кожу. И она садится на него сверху, и становится больно, как она предполагала; и становится приятно, как она надеялась, но мир от этого не переворачивается. А потом, когда все заканчивается, они без устали целуются, докуривают сигарету, и он, закашлявшись, признается: «А это было не так, как я думал».
С убийством тоже все по-другому.
Жертву звали Джулия Мэдригал. Она изучала экономику в Северо-западном университете. Любила пешие прогулки и хоккей, потому что была родом из канадского города Банф; а еще часто проводила время с друзьями в барах по улице Шеридан-роуд, потому что в Эванстоне действовал запрет на продажу спиртного.
Она намеревалась вступить в команду волонтеров – записывать учебные тексты для слепых студентов, но так и не собралась; точно так же купила гитару, но освоила один-единственный аккорд. Выставляла свою кандидатуру на пост руководителя женского студенческого комитета. Она часто повторяла, что станет первой женщиной на посту исполнительного директора банка «Голдман Сакс». Всерьез мечтала иметь троих детей, жить в большом доме с мужем, у которого была бы какая-нибудь интересная и полезная профессия – хирург или брокер, что-нибудь такое. Не то что Себастьян, парень хороший, но не для замужества.
Она была шумная, особенно на вечеринках – вся в отца. Имела грубоватое, простое чувство юмора. Ее смех называли легендарным либо ужасным, в зависимости от того, кто о нем отзывался, – его было слышно даже на противоположной стороне улицы от клуба Альфа Фи. Иногда она вызывала раздражение. Даже казалась примитивной, имела готовые ответы на вопрос, как спасти мир. Но ее нельзя было подчинить. Иначе как вспоров живот и проделав дыру в голове.