Они ждали его в дамасской гостиной Астон-Хауса.
Отец, мать, Боуда и Дженнер сидели на длинном диване, как присяжные. Единственный человек, на которого Гавар мог рассчитывать, который мог вынести вердикт «невиновен» или, по крайней мере, объявить, что «дело прекращено», была мама. Но она, конечно, сразу же извинилась, запечатлела на каждой его щеке по сухому поцелую и ушла, чтобы разместить Либби и Дейзи в детских комнатах. Вначале Гавар хотел оставить девочек с миссис Гриффит. Но теперь, когда местонахождение коттеджа стало известно, он предпочел взять их с собой.
Гавар направился к креслу.
– Разве я позволил тебе сесть? – отец едва повернул голову в его сторону.
Гавар остановился. С четырех лет его заставляли стоя выслушивать нравоучения отца. Возможно, и с более раннего возраста. Возможно, даже прежде, чем он научился стоять. Гавар вспомнил, как отец держал его за руки, когда он еще неуверенно покачивался на по-детски толстых ножках, и отчитывал за грязный комбинезон или потрепанного плюшевого мишку.
Но он никогда не будет стоять в роли провинившегося перед своим младшим братом и женой.
Гавар сел, вытащил пачку сигарет «Собрание» и закурил. Его семья не переставала его третировать, требуя бросить курить, но, что самое смешное, они были причиной, почему он курил.
– Я же сказал… – Отец вскочил с дивана и вырвал сигарету у Гавара изо рта, оцарапав ногтями его губы. – Я не разрешал тебе садиться!
Горячая волна ненависти готова была захлестнуть Гавара. Отец был типичным тираном. Он издевался над своей женой, детьми, рабами, а теперь и над всей страной, которую он, несомненно, также считал своей. И это не заслуживало уважения.
– Я не знал, что мне нужно просить разрешения, чтобы сделать самое обычное телодвижение, – насколько мог спокойно сказал Гавар. Интерьеры Астон-Хауса были выполнены в хрупком французском стиле, который мать очень любила. Вся мебель на изящных ножках, атласные подушки – хорошо вспыхнут в огненном гневе Дара. – Может быть, я должен спросить у тебя позволения дышать? Или освободить кишечник от газов? Давай проверим, насколько это возможно.
Он откинулся на спинку кресла только для того, чтобы окончательно вывести отца из себя.
– Щенок! Выродок! – выкрикнул отец, брызгая в лицо Гавара слюной. – Ты подорвал мой авторитет на площади Горреган, а теперь издеваешься надо мной в моем собственном доме. Как ты смеешь?! Разве ты не понимаешь, насколько ненадежно твое положение?
– Ненадежно?
Старая история. Сейчас начнутся пустые угрозы лишить наследства. Гавару стало скучно. У него было достаточно времени изучить все причины, дающие право на лишение наследства. Сделать это практически невозможно.
Разумеется, не настолько категорично. Лишение наследства должно было быть одобрено канцлером. В сложившейся ситуации отец мог это инициировать и одобрить. Но планка установлена очень высоко. Единственным преступлением, при котором автоматически лишали наследства, было преднамеренное убийство Равного. А это один из немногих грехов, в которых Гавар неповинен.
– Я думаю, ты обнаружишь, что законы о лишении наследства довольно жесткие, – напомнил он отцу. – Так что не бросайся словами.
– Гавар, Гавар… – произнес отец, как будто разговаривал не с взрослым мужчиной, а с глупым ребенком. – У нас все еще действует введенное мною чрезвычайное управление. Я – закон. Все может быть изменено в соответствии с требованиями времени.
– Хорошо, тогда мой вопрос: где ты найдешь нового наследника Кайнестона? Я слышал, мой безумный младший брат только что освободил всю прислугу в своем поместье. Мы все понимаем, что это значит – «великий штраф», кажется, так это называется? Отныне никакие рабы не могут быть отправлены в Фар-Карр. Сильюн своим поступком обрек поместье на разрушение. Он и его наследники могут распродать землю, чтобы платить людям, которые будут работать в поместье. Но рано или поздно, когда они заложат последнюю свечу, Фар-Карр ждет неминуемое разрушение. Ты никогда не доверишь Сильюну Кайнестон, чтобы и его не постигла такая же участь.
– Я не собираюсь доверять Сильюну Кайнестон. Но ты, похоже, упустил из виду других достойных кандидатов.
– Других кандидатов нет…
Насмешка сползла с лица Гавара, когда отец повернулся к дивану и одной рукой указал на Боуду, а другой – на Дженнера.
Он это серьезно?
Гавар посмотрел на пару. Посмотрел внимательно. Дженнер был напряжен и бледен, даже веснушки не могли скрыть его бледности. В глазах читались обида и готовность защищаться. Что касается Боуды, его жена всегда была женщиной с острыми краями, от идеально отточенных скул до ядовитого языка. А горе, охватившее ее после смерти сестры Дины, заострило ее до лезвия бритвы.