Живительную дочь Атланта и Плейоны стали посещать удивительные мысли. Ей зябко стало вдруг сиять в таком безмерном отдалении от земли. Ее ослепительной женской сути чего-то недоставало. Напряжение совершенства, которого не выдерживали даже боги, стало в тягость самому источнику чистоты и недоступности. Но все это были лишь туманные догадки, девичьи грезы, так сказать. Вероятно, им суждено было бы рассеяться в ровном свечении безукоризненного небесного сестричества, если бы незримой ткани их существ не пришлось однажды отразиться в глазах юноши, упорство которого, неосознанное им самим, прервало привычный бег сестер, преследуемых Орионом. В этот миг Меропа догадалась, какой ее мучит образ — в его глазах она впервые увидела свои белоснежные руки, ощутила их мягкую тяжесть, показавшуюся блаженной, вообразила, что ее пальцы согревает тепло мужских ладоней.
Не следует думать, что этим мгновением все было решено. Как раз наоборот, острое чувство, пронизавшее плеяду, напомнило ей о неисполнимости ее желания. Все в этом чувстве было незнакомым — и восторг, который доныне Плеядам дано было лишь внушать и наблюдать, а теперь схвативший в свои жаркие объятия ее самое, и сдавливающие контуры формы, внутри которой плеяда себя ощутила, неодолимые границы плоти, прекрасной, но обреченной. Восхитительное существование, пригрезившееся ей на мгновение, означало гибель, небытие, и эта возможность, во всей ее мучительной очевидности, тоже явилась Меропе впервые.
Стоит ли пояснять, что не зуд вожделения и не инстинкт продолжения рода владели плеядой. Ни то ни другое незнакомо было ее божественной природе. Но чистая влюбленность, помышляющая лишь о прикосновении, о какой-то неведомой, неземной близости, могла сковать своими незримыми цепями и небожителей. Плеяда была влюблена.
Еще некоторое время она старалась бороться с этим чувством — не избавиться от него ей хотелось, оно было ей уже слишком дорого, а хотя бы им овладеть, привести в порядок мысли, чтобы они не растекались жидким золотом при каждом воспоминании о вьющихся кольцами темных волосах, схваченных обручем. Вдруг ей открылось, чего хотел от них взмокший, тяжело пыхтевший гигант, и все ее прозрачное существо потемнело от негодования. Пробуждавшейся в ней женщине противостояло не мужское начало, не мужчины вообще вызывали это новое волнение. Оно было обращено к единственному из них, к избраннику, без которого плеяда уже не могла представить себе того, что лежит впереди. Это было еще одним новым ощущением — будущее. Не явленное пока, оно тем не менее оттенило столь же эфемерное, но вполне возможное прошлое, создало образ границы между ними, порога, который плеяде пришлось бы переступить, решись она подчиниться своему влечению.
Предчувствие неминуемой гибели заставляло тускнеть свет, излучаемый одной из сестер, но теперь она не спешила отбросить тяжкие мысли и вернуть себе полноценное сияние. Гибель ведь относилась к настоящему, которое, канув в небытие, станет всего лишь прошлым. А за порогом она родится вновь для какого-то другого бытия, о котором плеяда ничего не знала, кроме того, что к нему стремится вся ее звездная душа.
Вместе с тем как она привыкала к новым мыслям и обретала уверенность, лучи, посылаемые плеядой к земле из черных небес, наливались необычно глубоким янтарным цветом и силой. И однажды, незаметно для обитателей дольнего мира, одна из Плеяд погасла, а в оливковой роще на фтиодитийской равнине, неподалеку от Анавры, там, где полноводный Энипей едва-едва набирал разбег, оказалась юная дева в грубом мужском хитоне, который она только что взяла в пустом пастушьем шалаше у подножия Ороса, чтобы прикрыть наготу. Дева стояла в нескольких шагах от потока, не решаясь подойти, так как на нее внезапно обрушился целый рой догадок, одна беспокойнее другой. Ей предстояло еще совершить одинокий путь в Фессалию, в царство Эола, чтобы встретить одного из его сыновей. И если она нисколько не сомневалась, что увидит того, кто некогда протянул ей руку, совершенно неизвестно было, кого увидит он. Плеядой она больше не была и, лишь взглянув на свое отражение, могла узнать, кем теперь стала.