Эли Талиска на выставку не пришел.
Возникшие невесть откуда слухи уже поползли, окутывая картины флером скандальной загадочности, только подогревавшим интерес публики и аппетиты тех, кто намеревался в будущем приобрести выставленные работы.
Грандье сдержанно ухмыляется: всю жизнь он рассматривал окружающих людей как возможные типажи и прототипы будущих героев, не делая разницы между мужчинами и женщинами, ибо все они равно преображались на полотне силой его воображения. Ему почти сорок лет, он не обзавелся ни подругой, ни женой, здраво полагая, что постоянное присутствие женщины станет отвлекать его от работы. Его вполне устраивает жизнь в старом особняке, в одном из флигелей которого теперь обитает Талиска и его музыка. Да, несколько недель он день за днем созерцал Эли обнаженным, лежащим на ворохе искусственных лилий из бумаги и шелка - но молодой человек не вызывал в нем отголосков противоестественного чувственного желания. Ничего, кроме сдержанного интереса и стремления как можно более точно передать игру света и теней на бледной коже.
Или нить невысказанного натянулась до предела, и Анри обманывал сам себя? Правила приличия прежде всего, они всего лишь художник и натурщик, не более того, но творения порой безмолвно изъясняются за своих творцов...
Картина окончена и предъявлена публике, а Талиска невесть отчего впал в дурное настроение. Рояль под его пальцами оскорблено стонет и возмущенно вскрикивает, работать совершенно невозможно, нужно что-то предпринять. Свинцовый карандаш вновь и вновь вычерчивает оформленный и воплощенный эскиз, причудливо изогнутое тело в обрамлении едва намеченных венчиков лилий. Мертвый, спящий - или прилегший ненадолго отдохнуть и отравленный сладким цветочным ароматом?
Зима за окнами, порывы снега, бьющие в стекла. Бутылка вина, горчащая на языке, тягучая кровь юга, растворенное в крови солнце - и бесследно канувшие в глубину бокала прозрачные капли. Говорят, этот настой пробуждает скрытые тайны, помогая стать откровеннее - и постепенно сводя с ума.
Эли запутался в своих желаниях и не-желаниях. Доверие и долг перед человеком, столько сделавшим для него, усилившиеся темным очарованием долгих часов, пока создавалась картина. Стремление испытать нечто новое и природная замкнутость. Естественная для любого живущего потребность любить и быть любимым - и свойственная юности неуверенность в нужности кому-либо, в способности испытывать чувства и в подлинности своих чувств. Безмолвный, раздирающий душу крик: «Полюби меня, пожалуйста, мне так необходимо быть с кем-то!» Боязнь сделать шаг навстречу и быть отвергнутым - и страх упустить свой шанс в жизни.
«Скажи, что я нужен тебе. Не просто как удачный образ для твоих картин. Скажи, что тебе нужен именно я - такой, как есть».
Эли не знал, как ему поступить - и потому той ночью случилось много всего, что вряд ли было бы одобрено обществом. Даже с учетом поблажек, дозволенных творческим личностям с их неуравновешенным складом характера и склонностью к эпатирующим поступкам. Была неловкость и боль, сладкие от выпитого вина губы и худощавое тело под руками, прохладность тонкой кожи и быстрые, всхлипывающие вздохи. Было головокружение от падения в пропасть, шага, сделанного наперекор природе, утешение и желание.
Ощущение того, что этой ночью замкнулась некая незримая цепь, выковывавшаяся все этим месяцы. Замкнулась, выжигая на коже Эли незримое клеймо собственности.
Утром метель кончилась, выглянуло солнце.
Анри никогда не любил зим, но теперь мечтал о том, чтобы весна никогда не пришла. Чтобы бесконечно сменяли друг друга короткие дни с длинными синими вечерами и треском камина, со звуками радостно поющего рояля, запахом свежей краски и скипидара. Дни мимолетного счастья, быстрых взглядов исподлобья, выступлений Талиска, с каждым разом проходивших все успешнее. Публика с удовольствием воспринимала его как талантливого исполнителя и импровизатора, однако любые попытки исполнять вещи собственного сочинения встречались прохладно, вознаграждаясь вежливыми аплодисментами.