— Это первый след за несколько месяцев, — сурово сказал Криспин. — Если мы задержим того, кто явился сюда с этими деньгами…
Вестерленд посмотрел на кишащую внизу многотысячную толпу.
— По-моему, это безнадежно.
— Нет, сэр, — Криспин покачал аккуратно подстриженной седеющей головой. — Остроглазая кассирша в тотализаторе приметили одну из банкнот, а теперь мы нашли еще девять. Один из кассиров на входе помнит, что ему дали за билет стофунтовую купюру. Деньги были выпачканы и измяты, но на ощупь они новые.
— И тем не менее…
— Кассирша запомнила этого человека в лицо. Она говорит, что он поставил только на одну лошадь, на победу. Во время Большого национального обычно так не делают.
— На какую лошадь?
— На Хонтед-Хауза, сэр. Так что, если Хонтед-Хауз выиграет, сэр, наш приятель явится со своим билетом, чтобы получить выигрыш, и мы его схватим.
— А что, если Хонтед-Хауз не выиграет? — возразил Вестерленд.
Криспин посмотрел ему в глаза.
— Мы просим вас сделать так, чтобы он выиграл. Мы хотим, чтобы вы подстроили исход Большого национального.
Остин Дартмут Гленн спустился вниз и вручил еще две подозрительных банкноты букмекеру. Тот запихал деньги в свою сумку, даже не взглянув на них, и выдал билетик на Споттед-Тьюлипа, на победу, на восемь к одному. В шуме и суматохе последних пяти минут перед первой скачкой Остин протолкался на трибуны, чтобы лучше видеть свой четвероногий мешок с деньгами. Мешок с деньгами приковылял последним. Остин разочарованно порвал свой билетик и пустил клочки по ветру.
А тем временем в раздевалке Джерри Спрингфилд нехотя натянул тонкие белые рейтузы и принялся застегивать яркий камзол в красно-белую полоску. Душа его постепенно переполнялась паническим ужасом. Джерри очень хотелось сорваться и убежать куда-нибудь подальше, и желание это нарастало с каждой минутой. Ему трудно было сосредоточиться. С ним говорили — он не слышал. Руки у Джерри тряслись. Его бил озноб. Еще целый час впереди! Еще целый час ждать, а потом тащиться в паддок, садиться в седло, выезжать на старт — и, главное, проехать эти четыре с половиной мили с тридцатью жуткими препятствиями!
«Не могу, — тупо повторял про себя Джерри. — Просто не могу. Куда бы спрятаться, а?»
Четверо распорядителей, отвечающих за сегодняшние скачки, мрачно сидели вокруг стола. Требования старшего полицейского офицера Криспина вызвали в них самые разнообразные чувства.
— Это беспрецедентно! — сказал один.
— Об этом и речи идти не может, — заметил другой. — Времени слишком мало.
Третий сказал:
— Тренеры ни за что не согласятся.
— А владельцы? — вставил четвертый.
Криспин уважал скачки не более, чем продажных политиков. С его точки зрения, возможность поймать бирмингемскую банду была куда важнее, чем вопрос о том, какая лошадь прискачет первой. И в голосе полицейского явственно звучало раздражение, вызванное упрямством распорядителей.
— Грабители из Бирмингема убили девять человек! — говорил он. — Содействовать их поимке — священная обязанность каждого гражданина!
— Но ведь всему же есть предел, — возражали распорядители. — Сорвать Большой национальный!
— Насколько я понимаю, — возразил Криспин, — стипль-чез никак не связан с племенной ценностью лошадей. Все лошади, участвующие в Большом национальном в этом году, — мерины. Это ведь не то же самое, что испортить племенную книгу, подстроив результат Большого дерби!
— Все равно, это нечестно по отношению к публике, которая делает ставки! — ответили распорядители.
— Люди, погибшие в Бирмингеме, тоже были частью вашей публики. И те, кто может погибнуть во время следующего налета, тоже будут частью публики.
Сэр Уильям Вестерленд слушал спорящих все с тем же невозмутимым выражением лица. Ему удалось многого добиться в жизни именно благодаря тому, что он не спешил высказывать свое мнение, а выжидал, пока другие поднимут забрало и выставят напоказ свое мнение и свои слабости. И потому его мягкие замечания, высказываемые под конец, казались гласом истины, в то время как они основывались исключительно на здравом смысле, не замутненном излишними эмоциями. Вестерленд спокойно наблюдал, как Криспин и его коллеги-распорядители постепенно выходят из себя и скатываются к предрассудкам и враждебности. Потом вздохнул про себя, взглянул на часы и выразительно откашлялся.
— Джентльмены, — спокойно и отчетливо произнес он, — мне думается, что прежде, чем принять решение, нам следует рассмотреть следующие вопросы. Во-первых, возможно ли это? Во-вторых, как сохранить это в тайне? В-третьих, какие возможны последствия?
Распорядители и полицейский уставились на него, точно на избавителя.
— Жокеи-стиплеры — люди с характером, — продолжал Вестерленд. — Как вы думаете, кто может убедить их подстроить результат скачки?
Никто не ответил.
— Кто может гарантировать, что Хонтед-Хауз не упадет?
Никто не ответил.
— Как вы думаете, долго ли все это останется тайной для прессы? Готовы ли мы к скандалу?
Снова никто не ответил, но распорядители дружно покачали головами.
— Но, с другой стороны, если мы откажем мистеру Криспину в его просьбе, то, если эта банда взорвет еще один банк, как мы будем себя чувствовать, зная, что не сделали ничего, чтобы это предотвратить?
Все молча смотрели на него, ожидая ответа.
Джерри Спрингвуду казалось, что его голова превратилась в воздушный шарик и плавает отдельно от тела. Крик: «Жокеи, пожалуйста, на выход!» застал его врасплох. Он так и не нашел пути к бегству. Слишком многие знают его в лицо. «Ну как я могу сбежать? — думал Джерри. — Как я могу добраться до ворот и поймать такси, если всем известно, что я сейчас должен ехать на Хонтед-Хаузе? Может, в обморок упасть? Сказать, что я болен?» Занятый этими размышлениями, Джерри даже не заметил, как вышел в паддок вместе с остальными. Отяжелевшие ноги несли жокея вперед против его воли. Он стоял в паддоке с пересохшим ртом, не слыша нервозно-оживленной болтовни тренера и владельца лошади. «Не могу! — думал Джерри. — Не могу!»
К тому времени, как к нему подошел старший распорядитель Жокейского клуба сэр Уильям Вестерленд, Джерри начало казаться, что он уже умер и попал в ад,
— Джерри! — окликнул его распорядитель. — Можно вас на пару слов?
Джерри Спрингвуд тупо уставился на него. Глаза жокея были похожи на гладкие серые камушки. Вестерленду уже случалось видеть такой бессмысленный взгляд, и он знал, что это означает. Сердце у него упало. Несмотря на яростное сопротивление старшего полицейского офицера Криспина, Вестерленд утвердил единодушное соглашение распорядителей. Результат Большого национального подстраивать нельзя — даже ради того, чтобы поймать убийц. Старший распорядитель пришел к заключению, что это невозможно как с практической, так и с этической точки зрения. Что ж, пусть полицейские подождут других состязаний. Быть может, в один прекрасный день удача им улыбнется, и тот человек снова выплывет на тотализаторе.
И тем не менее Вестерленд решил, что пожелать удачи Джерри Спрингвуду не помешает. Но сейчас он понял, что сегодня Криспин своего преступника не поймает. Жокею, впавшему в ступор от страха, Большой национальный не выиграть. Тем, кто ставил на Хонтед-Хауза, можно только посочувствовать. Хорошо еще, если конь протянет полмили, прежде чем остановится, сбросит всадника или откажется брать препятствие из-за того, что жокей перетянул повод.
— Желаю удачи, — неуклюже сказал Вестерленд и вздохнул.
Джерри не ответил. У него не было сил даже на простую вежливость.
Остин Гленн занял выгодную позицию на трибунах и оттуда смотрел, как длинная вереница участников тянется к старту. Десять минут до начала скачки. Половина букмекеров успела сорвать себе горло. Толпа гудит. Остин, проигравший на Споттед-Тыолипе в первой скачке и еще больше — во второй, грыз ногти. Неужели Хонтед-Хауз тоже проиграет?