— Чего я нарушаю?
— И режим, и все! А мог быть знаешь каким?
— Слышал!
— Ты попроси прощенья, Ген! — воодушевилась вдруг Ползикова. — Торжественно. На линейке. Скажи, что осознал и вообще… А, Ген?
— Сейчас разбегусь! — усмехнулся Генка и неожиданно для самого себя признался: — Я только у одного человека могу прощения просить.
— У кого? — насторожилась Ползикова.
— Не твое дело, — спохватился Генка.
— Подумаешь! — Ползикова шмыгнула носом и зло сказала: — И правильно тебя выгоняют. Пусть твоя Олька поплачет! — Она отошла от окна и крикнула: — Травина!
— Чего тебе? — Олин голос звучал издалека, наверно, из другой комнаты.
— Вставай. К тебе пришли.
— Кто?
— А ты не знаешь? — засмеялась Ползикова и визгливо пропела: — «Я страдала, страданула, с моста в речку сиганула!»
— Дура! — послышался где-то рядом голос Оли.
— Сама! — огрызнулась Ползикова. — Нашла из-за кого в воду бросаться!
— Нина… — негромко сказал в темноту Генка. — А Нин!..
— Это ты мне? — растерялась Ползикова.
— Не нужно, — удивляясь себе, все так же тихо повторил Генка. — Ладно?
— Ладно… — негромко ответила Ползикова. — Пожалуйста… Не буду. — Она помолчала, потом незнакомым голосом сказала: — Спасибо.
И ушла, натыкаясь на стулья.
В темном квадрате окна показалась голова Оли в белом шлеме из бинтов.
— Ты как хоккеист! — улыбнулся Генка и осторожно коснулся рукой повязки… — Болит?
— Немного… — кивнула Оля. — Когда бинты меняют.
— А я прощаться пришел! — слишком уж весело сказал Генка.
— Как прощаться? — испугалась Оля. — Зачем?
— Уезжаю! — объяснил Генка и, помолчав, добавил: — Они меня завтра на линейке будут выгонять, а я сегодня… Сам…
— Ты же не виноват! — стукнула кулаком по подоконнику Оля. — Я сама… А что там камень — не знала… И вообще я тогда ничего не соображала! Только парус видела! Вспомнила, как все над Ассолью смеялись… А корабль пришел! И паруса алые! И небо! И солнце! Ну и… Ассоль ведь по воде шла. И руки протягивала…
Оля замолчала, потом горестно прошептала:
— Ненормальная я какая-то!
— Нет! — горячо сказал Генка. — Нет! Это я во всем виноват. Все время у меня так… Хочешь по-хорошему, а получается наоборот! Она знаешь что про меня говорила…
— Кто? — не поняла Оля.
— Людмила… — вздохнул Генка. — Что я жестокий. Черствый эгоист. Какой-то еще садист, что ли…
Он опять надолго замолчал. Оля протянула руку и дотронулась до его плеча.
— Ген…
У Генки сжалось горло.
— Прости меня… — выговорил он с трудом. — Если бы ты… Если бы с тобой… Я бы не знаю, что с собой сделал! — Генка отпрянул от окна. Шагнул к смутно белеющим березовым стволам. Постоял там, прижимаясь щекой к шершавой теплой коре, потом крикнул: — Я тебя найду! В городе! Слышишь?
И побежал в темноту, размахивая рюкзаком…
Аркадий Семенович встретил Генку неподалеку от станции. Хотел окликнуть, но решил, что ошибся. Чем ближе подходил он к лагерю, тем больше ругал себя за то, что не остановил мальчика. Правда, в тусклом свете уличных фонарей он не разглядел его лица, но тот слишком уж торопливо отвернулся от Аркадия Семеновича и, пряча рюкзак, побежал к станции.
«Показалось! — уговаривал себя Аркадий» Семенович. — Мало ли мальчишек в поселке!»
Но тревога не проходила, и, оказавшись на территории, он, не заходя к себе в комнату, направился к даче вожатых. Там никого не было, и Аркадий Семенович заметался по лагерю, разыскивая Людмилу или Вениамина.
А они, еще возбужденные после затянувшегося совета, медленно шли по дорожке, заросшей кустами сирени, направляясь к изолятору. Совет закончился не так, как того хотелось Людмиле, и, злясь на себя, что не сумела настоять на своем, она устало выговаривала Вениамину:
— К Орешкину надо было применить самые крутые меры. Для его же пользы. А ты за него поручился! Хочешь у ребят в героях ходить? Дешевый авторитет зарабатываешь?
— Цен, понимаешь, не знаю! — отшутился Вениамин.
— Брось! — раздраженно отмахнулась Людмила. — Тебе игрушки, а мне с ними всю жизнь работать!
— Каторга! — улыбнулся Вениамин.
— А ты попробуй! — не приняла шутки Людмила и вздохнула: — Идешь утром по городу — морозец, воздух антоновкой пахнет, настроение — хоть в снежки на бульваре играй! А войдешь в школу — гам, крик, по коридорам носятся, по лестницам грохочут… Через час голова чугунная, голос хриплый, злющая, как ведьма, и так себе противна, ну не живи на свете!
— Да… — покачал головой Вениамин. — Слушай, Люсь… А зачем ты в педагогический пошла?