Генка и вправду плюнул, по-крисовски, вбок, через дырку в зубах, но такой шикарный всегда плевок почему-то не получился, и Генка, вытирая щеку, оглянулся: не видел ли кто, как он обслюнявился, словно грудной младенец. И чего, собственно, он завелся? Человек с дочкой поговорил. Смешно даже! Генка нехотя оскалился, изображая неотразимую улыбку Криса, но лицо его оставалось мрачным.
Отца Генка не помнил. Но какой-то след в его памяти он все-таки оставил, потому что всех приходящих в дом мужчин Генка называл папами. Мать краснела, злилась, смеялась, плакала, кричала, что у них нет отца, но Генка упрямо стоял на своем. Когда стал постарше, остро завидовал сверстникам во дворе, слушая их рассказы о походах с отцами в цирк или на рыбалку. Если кто-нибудь из мальчишек, невыспавшийся и мрачный после ночных скитаний по соседям, повторял материнские, сказанные в гневе и отчаянии, слова: «Сдох бы он, что ли, скорей, алкоголик проклятый!» — Генка не верил ему и думал о том, что пусть алкоголик, пусть безрукий, безногий, слепой, но отец. Потом привык. В школе он был не один такой, а мать кормила и одевала его, давала деньги на кино и мороженое.
Генке иногда даже казалось, что жизнь вдвоем с матерью имеет свои неоспоримые преимущества. Ее легко можно было уговорить не обращать снимания на кляузы учителей: «Придираются, мам!» В гневе она была отходчива и после редких вспышек, виновато пряча глаза, старалась всячески вернуть Генкино расположение. Правда, она не разделяла его непомерного увлечения футболом и кино, но не особенно ругала за это, а когда в доме появился дешевенький телевизор, сама просиживала перед ним целые вечера, переживая за симпатичного майора Вихря и заливаясь смехом над приключениями Шурика. В общем, все было нормально. Теперь же жизнь опять становилась сложной и непонятной. Он все чаще и чаще стал думать об отце.
Раньше, когда мать приходила с работы, за поздним обедом он обстоятельно, с мельчайшими подробностями рассказывал ей о прожитом длинном дне. О том, как он пробил прямо в правый верхний угол и длинный Борька Шрагге, вратарь, даже не пытался дотянуться до мяча, а только развел руками в драных перчатках: вот, мол, дает!
Мать рассеянно слушала, кивала и все допытывалась, как дела в школе, но Генка отмахивался и, давясь супом, уже пересказывал фильм, на который они ходили после футбола. Картина называлась «Великолепная семерка», и Генка тогда даже не подозревал, что отныне вся его дальнейшая жизнь будет бесконечным повторением этой захватывающей истории.
Он смотрел эту картину двенадцать раз! Когда она сошла с экранов центральных кинотеатров, Генка ловил ее на окраинах, гонялся за ней по пригородам. Он знал ее наизусть. Перед сном, лежа с закрытыми глазами, он мысленно прокручивал фильм с любого эпизода, где действовал главный герой — Крис. Он стал подражать ему в походке, завел техасы с кожаным широким поясом, хотел побрить наголо голову, но мать не разрешила. Появились другие фильмы. Все мальчишки сих улицы переболели «Фантомасом», а Генка остался верен своему герою. Но сам он переменился. Теперь на вопросы матери, как прошел день, Генка отмалчивался или односложно отвечал: «Нормально!» Не мог же он ей рассказать о том, что пробовал курить и что ему нравится Катька Шарова, а портфель ее носит после школы длинный Борька.
Он ловил себя на том, что жадно вглядывается в лица мужчин на улицах, ища в них сходство с собой. Или, уже не ища никакого сходства, шел за приглянувшимся ему чем-то человеком и думал о том, как было бы здорово, если бы человек этот вдруг оказался его отцом.
Когда мать, нагруженная кульками и авоськами, приходила с работы и хлопотала на кухне у плиты, и позже, за обеденным столом, где она, уставшая и перехотевшая есть, подкладывала ему на тарелку кусочки повкусней, Генка оценивающе, словно чужой, незаметно оглядывал ее и, стыдясь, думал: понравилась бы она тому человеку и мог бы он, когда-то давно, встретиться с ней и стать его отцом.
Потом все проходило, и жизнь становилась легкой и беззаботной. И вот теперь опять! Этот начальник. Да еще история с плафонами. Генка поморщился и загадал: если Олька сидит на прежнем месте и ждет его, все будет хорошо. Но Ольки на берегу не было, а у березы нетерпеливо топтался Серега Коновалов.
— Полный провал! — закричал он еще издали. — Вот такая дыра!
— Где дыра? — уставился на него недоумевающий Генка. — Ты что, Конь? Заболел?
— Не… — помотал головой Конь. — Я здоровый. Жарко только очень! — И, приплясывая от возбуждения, затараторил: — Сидим в землянке, да? Вдруг — раз! Кто-то на голову проваливается! Думали, медведь, да? А это какой-то очкарик!