А потом меня стошнило. Рвало, должно быть, минуты три, и каждую секунду этого времени я пытался справиться с отвращением к себе.
И только после этого, словно вспомнив о чем-то бесконечно важным, бросился в хижину к Анги.
Конечно, она была мертва. Я знал это задолго до того, как взялся за нож. До того, как убил своего первого человека. Но только сейчас, нащупав ее руку, все еще теплую, но уже не реагирующую на мое прикосновение, я осознал этот факт. Понимание потери обрушилось на меня многотонным водопадом, и я впервые за три года зарыдал. Слезы катились по моим щекам, насквозь промочив повязку…
“Слепцы плачут без слез”… Да… Расскажите мне об этом! Сейчас я рыдаю, не в силах остановиться.
Чувствуя, как задыхаюсь, я сорвал повязку, и…
…резко зажмурился от яркого света солнца, что пробивался через окно.
“Слепцы плачут без слез”… Наверное, сейчас, мне уже можно и со слезами. Ибо, похоже, с этого момента, я - не слепец.
========== Глава 2 ==========
Это очень странное ощущение: когда всесокрушающая горечь потери одномоментно вытесняется громадным, всепоглощающим удивлением, которое, спустя пару секунд, превращается в бушующий океан счастья. Именно такое состояние сейчас поглотило меня: бурлящий котел моих противоречивых чувств сейчас кипел и побулькивал, рискуя взорваться. Мне хотелось прыгать от счастья, и в то же время, где-то на границе сознания притаилось горе, не дающее пуститься в пляс, и оставляющее ощущение какой-то неполноты, ущербности той радости, что сейчас заполняла меня. “Та самая ложка дегтя в бочке меда”, скажете вы, и будете неправы. Ибо в моей бочке дегтя и меда сейчас было пополам. Просто они еще не смешались.
Мои зрительные воспоминания о “старом” мире были весьма… серы. Поймите правильно, он мне просто не нравился.
Я смотрел в окно днем и видел тусклые лабиринты высотных домов, столь отвратительно серых, что они казались мне огромными надгробными плитами, торчащими из земли; видел клубы дыма, поднимающиеся из длиннющих труб, наблюдал, как эта страшная в своей пустоте серая муть окрашивает небо в свои цвета, закрывая солнце и превращая мир вокруг в тусклое подобие самого себя.
Я гулял по ночным лабиринтам улиц и видел, как потерянно блуждают в них люди, в глазах которых застыла беспросветная тоска, такая же серая, как и все остальное. Даже кричащие неоновые вывески и многочисленные огни в окнах домов не разбавляли общего ощущения бесцветной жизни.
Таким мне казался мой мир прямо перед тем, как я потерял зрение. И только слепота позволила осознать, насколько наш городок, из которого я ни разу не выезжал (до студенческих времен), был прекрасен. Я вспоминал солнце, облака и звезды и не понимал, как они могли казаться мне столь скучными и бесцветными. Я слушал шепот листвы на деревьях, и вспоминал эти листья с нежностью. Лицо брата, которое я помнил с ошеломляющей четкостью, в моих воспоминаниях казалось мне очень живым, и я совсем не помнил пустоты и безысходности в его взгляде. И от этого боль от потери зрения была еще острее.
И вот теперь - новый мир. Я видел свет солнца, уже наполовину скрывшееся за горизонтом и сейчас нежно-малиновым цветом заливающее пространство единственной комнаты хижины. Видел облака, клубящиеся вокруг высоких шпилей недалеких гор, видел… снег. Снег, который так часто шуршал у меня под ногами и холодил ступни даже через толстую подошву местных кожаных сапог. Видел мощные, надежные стены хижины, сложенные из толстых стволов деревьев, которые ощущал под пальцами столь часто. Видел убранство этого жилища: каждую вещь, расположение которой знал не хуже (а может, даже лучше) самой хозяйки… Видел кровать, на которой пролежал так долго, на которой мы с ней…
А потом я увидел саму Анги.
Счастье от обретение зрения испарилось в один миг, оставив после себя зияющее чувство пустоты, которое не хотело заполняться горем от потери той, которую я мог бы назвать возлюбленной. Я склонился над девушкой, осторожно убрал несколько прядей, что налипли на ее лицо. У нее были очень красивые волосы соломенного оттенка.
- Ты даже красивее, чем я мог себе представить, - тихо прошептал я, осторожно погладив ее по щеке. Губы кривились в безобразной гримасе, которой не должно было быть. Все вокруг стало расплываться, и мне понадобилось несколько секунд чтобы осознать - это не очередная потеря зрения, просто глаза стала заволакивать пелена слез.
Не знаю, сколько я так просидел, уставившись в пространство, и ощущая тяжесть ее головы на коленях. Наконец, в какой-то момент, до меня дошло, что нужно что-то делать.
Для начала, я, не без труда, перенес успевшее слегка закоченеть тело Анги на кровать. Вытащил наружу Рагнара, дрожа от переполняющей меня ненависти. Раздел бывших Братьев Бури, снял все оружие и ценности. Во мне не было брезгливости - только всепоглощающая ненависть, вспыхивающая внутри, при каждом взгляде на бездыханного Рагнара и его друзей. И это было намного лучше той пустоты, что приходила ей на смену, стоило мне подумать об Анги.
С нордами, что напали на наш дом, я провозился часа, должно быть, полтора. В конце концов, просто сбросил тела в овраг, на корм дикому зверью - родственникам этих ублюдков. Вот так. Очень надеюсь, что их души никогда не попадут в Совнгард. А если попадут, я уж попрошу Довакина, чтобы он их оттуда выгнал.
Наконец, настал черед Анги. Я не мог просто оставить ее так. Закапывать в землю - не очень хороший вариант, учитывая, что почва у нашей хижины - сплошь камень, все-таки мы в горах. Разве что отвезти ее тело в Фолкрит, чтобы закопать на их знаменитом кладбище. Но, честно говоря, образ ее тела, которое я тащу с горы, чтобы где-то закопать, показался мне столь кощунственным, что я о нем тут же забыл.
Остался единственный вариант. Огненное погребение.
Сжечь я решил всю хижину. Пусть у Анги будут достойные похороны, которые увидят все в Владении Фолкрит!
Забрав из заначки кошель, сунув в сумку одну единственную имеющуюся в хижине книгу и немного еды на дорогу, я уже хотел подпалить факел, как мой взгляд упал на лук Анги. Самый обыкновенный лук, но было совершенно очевидно, что он дорог ей.
Почему-то в это мгновение, мне показалось, чтобы она хотела, чтобы это оружие было у меня.
Я забрал лук, прикрепил к спине колчан со стрелами. Все оружие убитых мною нордов, кроме одного кинжала, я оставил в хижине. Отошел на пару шагов.
А потом бросил внутрь зажженный факел. Огонь несколько раз лизнул просушенные шкуры, которые были сложены на ложе. Почти сразу набросился на на них, словно изголодавшийся зверь. Перекинулся на спинку кровати, потом - на шкаф, на котором стояли склянки с некоторыми зельями. Оттуда - на стены.
Через пару минут полыхала уже вся хижина. Огонь бушевал, его сытый рев разносился по окрестностям. А у меня перед глазами застыла картина того, как пламя медленно поглощало тело моей возлюбленной. Почему-то в этот момент мне больше всего на свете хотелось отвернуться, ослепнуть, разучиться видеть…
Но я не отвернулся. До самого конца.
*
Я сидел в таверне с кричащим названием “Мертвецкий мед” и хмуро глядел на свое отражение в кружке. Сейчас было совершенно очевидно, что это лицо - не мое. С темной поверхности жидкости, плавающей в моем стакане, на меня глядел мужчина, лет, должно быть, не меньше тридцати-тридцати пяти. Широкие, резко выраженные скулы и впалые щеки, вкупе с широким подбородком действительно создавали образ какого-то восточного воина, а смуглая кожа и раскосые глаза - лишь усиливали его. Добавьте к этому черные волосы, с небольшой сединой на висках, широкий, чуть “приплюснутый” нос, густые брови, да широкий лоб - и образ станет полным.
В общем и целом, я действительно был типичным имперцем, с немалой толикой редгардской крови.
Вот только из всей этой “типичности” выбивались глаза. Они так и остались глазами слепца - абсолютно белые, безо всякого намека на зрачок или радужку - один сплошной белок. Это было странно и жутко, но позволяло мне продолжать играть путешественника-инвалида. Тем более, что в Фолкрите меня некоторые знали, и их могло удивить мое внезапное исцеление, вместе с исчезновением Агни и пепелищем на месте ее лагеря.