Это всего лишь небольшой уступ скалистого берега; на узких карнизах белого утеса чернеют головки птиц, которые смотрят на приближающиеся лодки.
Они сидят неподвижно, выжидают и еще не собираются улетать. Некоторые из них примостились на самом краю выступов и напоминают издали стоймя поставленные бутылки; лапки у чистиков до того коротки, что, когда эти птицы ходят, кажется, что они катятся, как игрушки на колесиках; они не могут взлететь сразу: для полета им нужно сначала камнем броситься со скалы, так что они падают почти к ногам подстерегающих их людей.
Они знают свою беспомощность, знают, как она опасна для них, и поэтому долго не решаются улететь.
Но матросы поднимают крик, стучат деревянными уключинами о борта лодок, и тогда испуганные птицы, одна за другой, бросаются вниз, в пустоту, падая почти до самых волн, а затем, быстро-быстро махая крыльями, летят в открытое море, пока свинцовый дождь не свалит их в воду.
Так их расстреливают в течение целого часа, спугивая одну за другой. Иной раз самки, сидящие на яйцах, не хотят улетать; тогда их убивают на месте; по белому камню брызжут капельки розовой крови, и птицы умирают, не покидая своих гнезд.
В первый день г-н д'Арнель охотился с обычным увлечением, но около десяти часов, когда поплыли в обратный путь под лучами высоко поднявшегося ослепительного солнца, лучи которого проникали в расщелины белых прибрежных скал, образуя большие светлые треугольники, он хмурил лоб и, против своего обыкновения, не раз глубоко задумывался.
Как только все вернулись в Этрета, какой-то человек, одетый в черное и похожий на лакея, подошел к г-ну д'Арнелю и заговорил с ним шепотом. Г-н д'Арнель, казалось, что-то обдумывал, колебался и наконец ответил:
— Нет, завтра.
На следующий день охота возобновилась. На этот раз г-н д'Арнель часто давал промах, хотя птицы падали почти у самого его дула; друзья смеялись над ним и спрашивали, не влюблен ли он, не овладело ли тайное волнение его сердцем, его рассудком?
В конце концов он признался:
— Да, верно. Мне нужно скоро уезжать, и это мне крайне досадно.
— Как, вы уезжаете? А почему?
— О, у меня неотложное дело, и я не могу оставаться дольше.
Разговор перешел на другую тему.
Как только кончили завтракать, снова появился лакей, одетый в черное. Г-н д'Арнель велел запрягать, и человек уже хотел выйти, но тут три других охотника вмешались в разговор и стали настойчиво упрашивать, убеждать своего друга остаться.
В конце концов один из них спросил:
— Но, может быть, это дело не такое уж важное, раз вы его отложили на два дня?
Охотник молчал в замешательстве, явно колеблясь между соблазном удовольствия и чувством долга; он был подавлен, огорчен и смущен.
После долгого размышления он нерешительно пробормотал:
— Дело в том, дело в том, что я здесь не один: со мной зять.
Это вызвало возгласы удивления:
— Ваш зять?.. Но где же он?
Тогда г-н д'Арнель вдруг смутился и покраснел.
— Как! Вы не знаете?.. Но... он в сарае. Он умер.
Воцарилось изумленное молчание.
Г-н д'Арнель продолжал, все более и более смущаясь:
— Я только что имел несчастье потерять его. Я вез тело к себе в Бризвиль и сделал небольшой крюк, чтобы не пропустить нашего свидания. Но вы понимаете, нельзя же мне задерживаться дольше.
Тогда один из охотников, похрабрее других, заявил:
— Но ведь... раз уж он умер... мне кажется... он может подождать лишний день.
Оба других поддержали его.
— Конечно, конечно, — сказали они.
Г-н д'Арнель, казалось, почувствовал огромное облегчение, но, все еще немного волнуясь, спросил:
— Правда?.. Вы так думаете?
И трое его товарищей ответили в один голос:
— Конечно, дорогой мой! Двумя днями раньше или позже, для него теперь ровно ничего не значит.
Тогда, совсем успокоившись, тесть обернулся к могильщику:
— Ну, что ж, друг мой, отложим до послезавтра.