Он протянул руку, невесомо, легко касаясь ее щеки пальцами.
— Ты — мой дом, Стей. Я люблю путешествовать, но изгнание убивает. Позволь мне вернуться.
Наташа долго молчала. Она не знала, что сказать. У нее не было подходящего ответа. Да или нет? Все было совсем не так просто.
Артур опустил голову, повернулся к двери, взялся за ручку.
— Стой, — догнал его пронзительный голос.
Он послушался, остановился, обернулся.
— Я люблю тебя, Артур, — почти закричала на него Наташа. — Я не хочу, черт тебя дери, но люблю. Люблю вот за это, — она скопировала пальцами его жест, показывая малюсенькое расстояние, — Люблю эти хреновы миллиметры, благодаря которым ты умудряешь не разрушить все, к чему прикасаешься. Ты всегда на грани долбанного апокалипсиса и всегда вытаскиваешь себя из него за косичку. Это дар или проклятье, не знаю. Но у меня его нет. Я боюсь, Артур. Я ведь могу упасть, а ты все еще будешь стоять у края, пританцовывая.
— Если ты упадешь, я прыгну следом.
— Я не понимаю, что ты от меня хочешь.
— Попробуй понять, я не тороплю с ответом. Но если что-то решишь, дай мне знать.
Он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. А Наташа так и осталась стоять. И снова у нее не было плана.
15 часть
И если это не ложь, -
Весь город ты позовешь,
Посмотреть, как я умираю,
А я в начале пути,
И мне ведь нужно пройти
Целых восемь шагов к Раю.
Гриша смотрел, как Оля переодевается в пижаму с мишками и улыбался.
— Чего глазеешь? — спросила она, заметив его хитрый взгляд.
— Сколько лет этим медведям?
— Очень некрасиво с твоей стороны намекать на мой возраст, — шутливо упрекнула его Валькирия.
Она забралась в кровать, уютно пристраиваясь к Гришке. Он притянул ее к себе, и его рука сразу скользнула под рубашку.
— Очень глупо одеваться каждый раз в эту фланелевую прелесть. Все равно сниму, — шептал Птицын Оле в ухо, покусывая его.
— Признайся, тебя возбуждают медведи, — подначивала его Князева, хихикая через стоны.
— Виновен.
Гриша даже не думал спорить. Его возбуждало все. И всегда. Пижамные медведи, атлас и кружева, вышивка солярных знаков на льняных сорочках. Если это было на Ольге — это возбуждало. Всегда. Он уже не помнил тех дней, когда ее не было в его жизни. И не хотел вспоминать. Лишь изредка в командировках Птицын просыпался один в постели. На него накатывала паника, когда он не находил рядом своей Валькирии. Но разум быстро успокаивал нервы, утешая скорым возвращением домой, где он наверстает упущенное. У него было куда возвращаться. У него был дом и любимая женщина. Больше, чем любовница, спутница, жена. Ольга была его другом, сбывшейся мечтой, всем его миром. Они были частью целого, одним организмом. С каждым днем Гриша желал ее сильнее, больше. Он любил ее крепче, глубже, поражаясь собственным чувствам. Но самое потрясающее, что он чувствовал то же самое в Ольге.
Рубашка с мишками была отброшена к изножью кровати. Гриша медленно, неспешно, лениво растягивал удовольствие. Он часто был несдержан, порывист, особенно после Севера. Но сегодня ему хотелось ласкать ее долго и нежно, осторожно, мучительно медленно. Поэтому он не спешил избавить Олю от штанишек, лишь поглаживал ее ноги, попку, покрывая поцелуями плечи, грудь, живот любимой.
— Бенни, малыш, — застонала девушка, как всегда в минуты близости зовя его Северным именем.
— Ммм, — протянул он, улыбаясь, зная и любя этот жалобный голос.
— Пожалуйста, я хочу…
Она толкнулась бедрами ему навстречу, желая немного больше ласк ниже пояса.
— Я тоже хочу, Хель. Ты меня с ума сводишь, — хрипло отвечал Бен, но игнорировал при этом ее попытки потереться пахом о его ладонь.
— Бен, — захныкала Оля, выгибаясь, крепко сжимая его волосы в кулаке.
— Тихо, тихо, не спеши, — уговаривал он ее. — Не торопись, родная.
И снова Гриша целовал ее, ласкал, но не спускался ниже пояса. Изловчившись, Оля сама стряхнула низ пижамы, чем вызвала смех Птицына. Он наконец коснулся ее влажной плоти так же издевательски невесомо, едва ощутимо. Оля зарычала. Гриша снова засмеялся, ликуя.