– Прошли! – крикнул я Дженни. Она лежала на палубе, мокрые волосы скрывали лицо. Берт растянулся поперёк её ног. Мак сумел устоять на ногах.
– В машинное отделение, Мак! – крикнул я. – Сбавь обороты до малого вперёд!
Дженни пошевелилась, потом заворочалась и посмотрела на меня диким взглядом. Я думал, она закричит, но Дженни взяла себя в руки, ощупала голову и сказала:
– Должно быть, ударилась, когда падала. Она села, отбросив с лица мокрые волосы. Берт застонал.
– Что с тобой? – спросила Дженни.
– Рука! Ой, помогите! Кажись, сломал. Движок сбавил обороты. Я направил яхту к пляжу и, когда мы были под ржавой кормой «Трикалы», велел Маку глушить мотор. Потом я пробрался на нос и бросил якорь.
Вид у «Айлин Мор» был такой, словно её потрепало тайфуном. Но мачты стояли, и привязанная к корме резиновая лодка оказалась неповреждённой. Серьёзный ущерб понесла только рубка. Стенка, выходившая на левый борт, была продавлена, все стёкла побиты.
– Как твоя рука, Берт? – спросил я. Он поднялся и привалился к сломанному штурманскому столику.
– Ничего страшного. Дженни улыбнулась.
– По-моему, нам здорово повезло, – сказала она и чмокнула меня в щёку. – Ты лучший моряк на свете, дорогой. А теперь пошли вниз, там должна быть сухая одежда. Да и повязки надо наложить, а то мы все порезаны.
Только теперь я увидел кровь у неё на шее. Под палубой царил ералаш. Всё, что могло оторваться, оторвалось. Койки слетели с креплений, фонари и посуда побились, ящики открылись. Но здесь было сухо. Люки и прочный рангоут «Айлин Мор» выдержали напор. Мы были на плаву и не нахлебались воды. Пока мы зализывали раны, Мак спустил резиновую лодку. Мы бросили в воду второй якорь, закрепив и нос, и корму «Айлин Мор», потом пошли на вёслах к «Трикале». Её корма едва касалась воды, волны разбивались о нижние лопасти винтов, руль порыжел от ржавчины, да и корпус тоже. Пароход плотно лежал на галечном пляже и имел крен на правый борт около 15 градусов. Невероятно, но он не переломился, и корпус не был повреждён. Два носовых якоря зацеплены за обрамлявшие пляж низкие утёсы. Кормовые тоже закреплены, один – за невысокий риф, второй лежал на дне, цепь уходила в воду.
Мы обогнули корму. С голых бортов не свисало ни одного конца. Пристать к пляжу означало рискнуть резиновой лодкой, и мы вернулись на «Айлин Мор» за тонким линем, по которому я и забрался на «Трикалу» рядом с ржавой трёхдюймовкой. Ржавчина покрывала всё кругом, хлопьями летела из-под ног, но палубный настил казался прочным. Рядом с мостиком у правого борта я нашёл сваленный в кучу и прикреплённый к леерам верёвочный трап. Я отнёс его на корму, и вскоре вся компания уже стояла на палубе.
– Интересно, серебро ещё тут? – спросил Берт, перебираясь через фальшборт.
Мы отправились к кормовой надстройке.
– Вот уж не чаял опять увидеть эту чёртову караулку, где мы дежурили, – сказал Берт. На двери не было висячего замка. Мы навалились на неё, и она, к нашему удивлению, подалась. Ящики с серебром стояли точно так же, как мы их оставили, между ними всё ещё висели наши койки, вокруг была разбросана наша одежда.
– Похоже, никто сюда не заходил, – сказала Дженни.
– Эй, – воскликнул Берт, – смотри, Джим. Вот с этого ящика сорвана крышка. А мы с Силлзом вскрывали совсем другой. Странное дело, ничего не пропало, все слитки на месте. А ведь на двери даже замка нет.
– На этих широтах не так уж много взломщиков, – напомнил я ему. Но и меня удивила беспечность Хзлси. Я подошёл к двери и разглядел на краях проступавший сквозь ржавчину чистый металл. Я сковырнул бурые хлопья и увидел отчетливые следы зубила.
– Берт, взгляни-ка.
– Сварка, – сказал он, подходя ко мне.
– Значит, Хэлси заварил дверь, прежде чем уйти? – спросила Дженни. – Кто же тогда её взломал?
– Вот именно, – подал голос я. – Взломал и не взял при этом ни одного слитка.
Я был сбит с толку. Но серебро здесь, и это главное.
– Ладно, стоит ли теперь голову ломать, – сказал я. – Всякое могло случиться, пока эти пятеро мошенников были на борту. Скоро стемнеет. Давайте осмотрим судно, пока ещё видно. Вполне вероятно, что тайну этой двери мы никогда не раскроем. Мы отправились на мостик. Всё здесь оставалось по-прежнему, словно пароход был на плаву. Кроме ржавчины и толстого слоя соли, время не оставило тут никаких отметин. В закутке для карт даже лежал бинокль. Я посмотрел на нос. Там, будто реликвия давно забытой войны, торчала – одинокая трёхдюймовка. Старый брезент, сорванный с деррик-кранов, колыхался на ветру. За высоким носом виднелся склон острова. Я не заметил там никаких следов растительности, ничего, кроме истрескавшегося, но гладкого камня, словно камень этот был отполированным на наждачном круге алмазом. С близкого расстояния он выглядел точно так же, как и издалека, – чёрный, мокрый, лоснящийся. По спине у меня пробежал холодок. Я ещё никогда не бывал в таком безлюдном и мрачном месте. А вдруг мы не сможем выйти через брешь обратно? Остаться в плену у этого острова – всё равно что живьём угодить в преисподнюю.
Внизу, в каютах, царил полный порядок, никаких следов поспешного бегства. Я вошёл в каюту Хэлси и порылся в ящиках. Бумаги, книги, старые журналы, кипа карт и атласов, циркули, линейки. Две книжные полки были забиты пьесами. Попался на глаза томик Шекспира и «Шекспировские трагедии» Брэдли, но ни писем, ни фотографий я не нашёл. Ничего такого, что помогло бы мне узнать о биографии Хэлси.
Дженни позвала меня, и я подошёл к двери. Они с Бертом стояли в офицерской кают-компании.
– Смотри, – сказала Дженни, когда я переступил порог, и указала на стол. Он был накрыт на одного человека. На подносе лежало всё необходимое для чаепития – сухари, олеомаргарин, банка паштета. Тут же стояла керосиновая лампа.
– Как будто тут кто-то живёт, – проговорила Дженни. – А вот и примус. И фуфайка на спинке стула. По-моему, лазить по заброшенным судам – занятие не из приятных. Так и кажется, что на борту есть кто-то живой. Помню, как в детстве я бегала по строящемуся сухогрузу на клайдской верфи. Такого страху натерпелась… Я подошёл к столу. В кувшинчике было молоко. Оно казалось свежим, но на этих широтах было так холодно, что продукты могли храниться вечно. Паштет тоже не испортился. И вдруг я замер, увидев часы.
– Джим, что это ты разглядываешь? – голос Дженни звучал встревоженно, почти испуганно.
– Часы, – ответил я.
– И что в них такого? – воскликнул Берт. – Ты что, никогда прежде не видел карманных часов?
– Таких, в которых завода хватало бы на год, – никогда, – ответил я. Тонкая секундная стрелка мелкими ровными толчками бежала по кругу. Мы молча смотрели на неё. Прошла минута.
– Господи, Джим! – Дженни схватила меня за руку. – Давай выясним, есть тут кто живой или нет. У меня мурашки по спине бегают.
– Пошли на камбуз, – сказал я. – Если на борту люди, они должны питаться.
Мы двинулись по длинному коридору тем же путём, которым я ходил к коку поболтать и выпить какао. Сейчас в коридоре этом было холодно и сыро. За распахнутой дверью на камбузе воздух казался теплее, пахло пищей. На койке кока что-то шевельнулось.
– Что это?! – вскричала Дженни.
Нас охватила тревога. Команда этого судна – двадцать три человека – пала от рук убийц. Мало ли что… «Не будь ослом», – выругал я себя. Дженни вцепилась мне в руку. Из темноты на нас уставились два зелёных глаза, и мгновение спустя оттуда вышел принадлежавший коку кот, тот самый, который выпрыгнул из шлюпки в последний миг перед её спуском на воду. Он крадучись двинулся к нам, мягкие лапы ступали бесшумно, хвост плавно покачивался, и волосы зашевелились у меня на голове. Мне вспомнилось, как кот вырывался из рук хозяина и царапал его. Эта тварь инстинктивно чувствовала, что шлюпка утонет! Я взял себя в руки. Кот не мог завести часы, он не стал бы есть сухари. Я подошёл к плитке и ощупал её. Сталь была ещё тёплая. Пошуровав в топке кочергой, я увидел тусклые красные угольки.
– На борту какой-то человек, – сказал я. – Он-то и взломал дверь в помещение со слитками. Теперь вам ясно, почему всё серебро цело? Этот человек не смог увезти его, поскольку он до сих пор здесь.