Он проснулся и в который раз за последние дни увидел погруженную в ночную мглу пещеру, Хейстена и Джирики, лежащих у стены, исписанной рунами. Эркинландер спал, свернувшись калачиком в своем плаще, борода его свисала с камня. Ситхи рассматривал что-то, зажатое в руке. Джирики, казалось, глубоко задумался. Глаза его слабо мерцали, отражая свет угасающего огня. Саймон попытался что-то сказать — он изголодался по теплу и голосам — но сон не отпускал его. Как громко воет ветер…
Он стонет в горных расщелинах, как раньше стонал между башнями Хейхолта, как завывал над бастионами Наглимунда.
Так тоскливо! Ветер такой тоскливый…
Скоро он снова заснул. В пещере было тихо, слышалось лишь легкое дыхание и мелодии одиноких горных высот.
Это была всего лишь яма, но из нее получилась вполне сносная тюрьма. Она уходила на двадцать локтей в каменные глубины Минтахока, а в ширину в ней могли разместиться два человека или четверо троллей. Стены скважины были отшлифованы, как лучший мрамор для скульптур, так что даже пауку не за что было бы уцепиться, а дно — темным, холодным и сырым, как и положено в подземелье.
Луна уже взошла над снежными вершинами соседних гор, но лишь отраженный свет ее проникал на дно ямы, едва касаясь двух неподвижных фигур. Призрачный мир застыл, и бледный диск луны, которую тролли называют Шедда, медленно пересекал черное небесное поле.
Вдруг что-то шевельнулось наверху, у отверстия ямы. Маленькая фигурка перевесилась через край, всматриваясь в густой мрак внизу.
— Бинабик… — позвала она наконец на языке троллей. — Бинабик, ты меня слышишь?
Если и шевельнулась одна из теней на дне ямы, она сделала это беззвучно. Фигурка вверху заговорила снова.
— Девять раз по девять дней, Бинабик, твое копье стояло у моей двери, и я ждала тебя. — Слова произносились размеренно, как в ритуальном действе, но голосок задрожал на мгновение, а потом продолжал: — Я ждала тебя и называла имя твое в Долине эха, но лишь мой собственный голос возвращался ко мне. Почему же ты не вернулся и не взялся снова за копье свое? — И снова не было ответа. — Бинабик! Почему ты не отвечаешь? Хоть это-то ты можешь сделать для меня?
Тень покрупнее шевельнулась на дне ямы. Бледно-голубые глаза блеснули в лунном свете.
— Что за тролль там ноет наверху? Мало того, что бросают в яму человека, никому не делавшего зла, так еще приходят и бормочут что-то над головой, как только он попытается уснуть.
Тень застыла на мгновение, как олень, пойманный лучом фонаря, и исчезла в ночи.
— Ну и слава Богу, — и Слудиг снова завернулся в промокший плащ. — Не знаю, что говорил тебе этот тролль, Бинабик, но я терпеть не могу тех, кто насмехается над тобой, да и надо мной заодно, хоть я и не удивляюсь, что они нас ненавидят.
Тролль, лежавший рядом с ним, промолчал и только посмотрел на риммерсмана темными печальными глазами. Слудиг снова перевернулся и попытался заснуть, хотя дрожал от холода.
— Нет, Джирики, ты не можешь уйти! — Саймон сидел на нарах, спасаясь в одеяле от пронизывающего холода. Чтобы преодолеть приступ головокружения, пришлось стиснуть зубы: он редко поднимался за те пять дней, что прошли с тех пор, как он проснулся.
— Я должен, — сказал ситхи, опустив глаза, чтоб не видеть мольбы во взгляде Саймона. — Я уже послал вперед Сиянди и Киушапо, но требуется мое личное присутствие. Я останусь еще на день или два, Сеоман, но больше откладывать не смогу.
— Ты должен помочь освободить Бинабика! — Саймон подобрал ноги с холодного каменного пола на постель. — Ты говорил, что тролли тебе доверяют. Заставь их отпустить Бинабика, и пойдем все вместе.
Джирики тихо вздохнул.
— Это не так просто, юный Сеоман, — сказал он, почти теряя терпение. — У меня нет ни сил, ни власти, чтобы заставлять кануков делать что бы то ни было. Кроме того, у меня есть обязанности и обязательства, которых тебе не понять. Единственная причина, по которой я не ушел до сих пор, — это желание поставить тебя на ноги. Мой дядя Кендарайо'аро давно вернулся в Джао э-Тинукай, и я должен последовать за ним.
— Должен?! Но ты же принц!
Ситхи покачал головой:
— Эти слова в наших языках имеют разное значение, Сеоман. Я принадлежу к правящей фамилии, но я никем не командую и никем не управляю. К счастью, и мной никто не управляет, за исключением отдельных случаев и отдельных моментов. Мои родители объявили, что этот момент настал. — Саймону показалось, что он улавливает нотки гнева в голосе Джирики. — Но не бойся. Ни ты, ни Хейстен не являетесь пленниками. Кануки вас уважают. Они отпустят вас, когда вы пожелаете.
— Но я без Бинабика не уйду. — Руки Саймона теребили край плаща. — И без Слудига тоже.
У входа появилась меленькая темная фигурка и вежливо кашлянула. Джирики взглянул через плечо и кивнул. Вошла старая женщина и поставила у ног Джирики дымящийся котелок, затем ловко вынула из широкой шубы три чашки и расставил их полукругом. Хоть ее крохотные пальчики орудовали ловко, а морщинистое круглощекое лицо ничего не выражало, Саймон уловил страх в ее глазах, когда они на мгновение встретили его взгляд. Закончив, она попятилась из пещеры и исчезла за пологом так же бесшумно, как и появилась.
Кого она боится? — с недоумением подумал Саймон. Джирики? Бинабик ведь говорил, что кануки и ситхи всегда ладили между собой — более или менее.
Но тут он увидел себя ее глазами: вдвое выше троллей, рыжеволосый, заросший — лицо его покрыла первая юношеская борода, — тощий как жердь, хотя этого она заметить не могла, поскольку он был закутан в одеяло. Какую разницу могли жители Йиканука уловить между ним и ненавистными им риммерами? Разве люди Слудига не воевали с троллями веками?
— Выпей это, Сеоман, — сказал Джирики, наливая из котелка какой-то дымящийся напиток. — Здесь есть для тебя чашка.
Саймон протянул руку.
— Снова суп?
— Кануки называют это ака, или, по-вашему, чай.
— Чай! — он схватил чашку. Юдит, хозяйка кухни в Хейхолте, очень любила чай. По окончании долгого рабочего дня она часто усаживалась с огромной кружкой этого напитка, и кухня наполнялась ароматами трав, собранных на Южных островах. Когда она бывала в хорошем настроении, она и Саймону давала попробовать. Боже! Как ему хочется домой!
— Никогда не думал… — начал он, отхлебывая, но тут же выплюнул жидкость, поперхнувшись. — Что это? — спросил он полузадушенно. — Это не чай!
Может быть Джирики и улыбнулся, но за краем чашки, из которой он медленно потягивал напиток, было не разглядеть.
— Конечно это чай, — сказал ситхи. — Кануки используют иные травы, чем вы, судходайя. Иначе и быть не может, раз их торговля с вами так ограничена.
Саймон вытер губы, не скрывая отвращения.
— Но он соленый. — Он снова с гримасой понюхал чашку. Ситхи кивнул и сделал еще глоток.
— В него кладут соль, и масло к тому же.
— Масло?!
— Сколь удивительны потомки Мезумииру, — сказал Джирики нараспев, — бесконечна их изобретательность.
Саймон с отвращением поставил чашку.
— Масло. Ну и дела, клянусь Узирисом, сыном Божьим!
Джирики спокойно допил чай. Упоминание о богине луны Мезумииру снова вернуло Саймона к мысли о друге-тролле, который однажды ночью в лесу спел ему песню о лунной женщине. Настроение испортилось.
— Так как же помочь Бинабику? — спросил Саймон. — Как?
Джирики поднял свои спокойные кошачьи глаза.
— Мы сможем завтра о нем поговорить. Я еще не знаю, в чем его обвиняют. Очень немногие кануки могут объясняться на других языках. Твой друг — счастливое исключение среди троллей, а я не очень силен в их наречии. Кроме того, мне не хочется передавать их соображения посторонним.
— А что будет завтра? — спросил Саймон, снова опускаясь на ложе. В голове у него стучало. Ну что же делать с этой проклятой слабостью?
— Будет… суд, я полагаю. Суд, на котором правители кануков слушают споры и выносят решения.