— Ну что, останешься на обед? — спросила мать Маршели.
— Нет, — быстро ответил я и только потом спохватился, что это, наверное, прозвучало грубовато. — Я сказал маме, что вернусь к двенадцати. Она обещала что-нибудь приготовить. А потом мы с папой пойдем кататься на лодке. — Я рано понял, что одна ложь часто влечет за собой другую, а та — следующую. Я уже начал паниковать, боясь, что у меня сейчас спросят еще что-нибудь, о чем придется врать. — А можно еще лимонада, пожалуйста? — я попытался сменить тему разговора.
— Нет. Попозже, — сказала Маршели, а потом, обращаясь к матери. — Мы пойдем играть на сеновал.
— Хорошо, только смотрите, чтобы клещи не покусали.
Когда мы вышли во двор, я спросил:
— Клещи?
— Сенные клещи, они живут в сене. Их не видно, но они кусают за ноги. Смотри! — и она подняла штанину, чтобы показать крошечные красные укусы, расчесанные и кровоточащие.
Я перепугался:
— Тогда зачем мы идем на сеновал?
— Играть. Мы в джинсах, так что все будет нормально. К тому же они вряд ли станут тебя кусать. Папа говорит, они любят только английскую кровь.
Маршели взяла меня за руку и повела через двор. С полдюжины кур торопливо разбегались с нашего пути. По левую сторону от нас стоял каменный коровник. Три большие розовые свиньи, посапывая, копошились в кормушке с сеном и нарубленной репой. Казалось, единственное, что они делали — это ели и испражнялись. Я скривился от сладковатого и острого запаха свиного навоза:
— Тут воняет.
— Ну, это же ферма, — Маршели едва ли считала тему достойной обсуждения. — На фермах всегда воняет.
Внутри сеновал оказался огромным. Он был забит тюками с сеном почти до самой рифленой жестяной крыши. Маршели начала карабкаться по нижним тюкам наверх. А когда поняла, что я не лезу за ней, сердито обернулась и помахала, призывая взбираться следом:
— Давай!
Я неохотно стал карабкаться туда, где между крышей и тюками оставалось свободное пространство размером с маленькую комнату, закрытое со всех сторон.
— Это мой домик. Папа сделал его для меня. Правда, мне придется с ним расстаться, как только мы начнем брать отсюда сено, чтобы кормить животных. Нравится?
Я подумал, что это замечательно. У меня не было угла, который я мог бы назвать своим, за исключением крошечной спальни на чердаке — ее обустроил для меня отец. Но чем бы я там ни занимался, это было слышно всему дому. Поэтому я проводил большую часть времени на улице.
— Тут здорово!
— Ты когда-нибудь смотрел про ковбоев по телевизору?
— Конечно, — ответил я небрежно. Я видел что-то под названием «Элиас Смит и Джонс», но уследить за сюжетом мне было не так уж легко.
— Вот и хорошо. Тогда будем играть в ковбоев и индейцев.
Сначала я подумал, что Маршели имеет в виду какую-то настольную игру. Но она объяснила, что я буду ковбоем, попавшим в плен к индейцам, а она — индейской принцессой, которая в меня влюбилась и поможет мне сбежать. Это не было похоже на те игры, в которые мы обычно играли с Артэром, так что я не испытывал особого энтузиазма. Впрочем, Маршели уже все обдумала и, взяв дело в свои руки, не оставила мне времени для возражений.
— Садись здесь, — она отвела меня в угол и усадила спиной к тюкам. На минуту отвернувшись, она достала что-то из тайника в сене и вернулась обратно, держа в руках моток веревки и большой красный платок. — Сейчас я тебя свяжу.
Мне эта идея не понравилась, и я стал подниматься:
— Мне кажется, это не лучшая мысль.
Но Маршели с неожиданной твердостью толкнула меня назад:
— Так надо! Ты должен быть связан, чтобы я могла прийти и освободить тебя. Но ты же не сможешь сам себя связать, правда?
— Думаю, да, — очень неохотно, но я все же признал это.
Маршели связала мне руки за спиной, а потом обернула меня веревкой и ею же связала лодыжки, так что мои колени оказались поджаты к подбородку. Я чувствовал себя спеленатым и беспомощным. Девочка отступила, чтобы взглянуть на свою работу, и удовлетворенно вздохнула. Я начал серьезно сомневаться в том, насколько разумно было вообще приходить сюда. Но худшее было впереди: Маршели наклонилась и начала завязывать мне глаза красным платком.