Поселяне не преминули насмешливо отметить сии изменения. Причуды «своего» шейха они были готовы сносить, но еще не хватало терпеть капризы от чужачки, от этого «бурдюка с прокисшим молоком», этой «занозистой бабы, набитой фокусами Загорья»! Если Кфарийабда ей больше не по нутру, пусть возвращается домой, скатертью дорога!
Однако Ламии не удалось успокоить себя предположением, будто хозяйка замка взъелась на всю деревню разом, нет, шейхиню наверняка настроили именно против нее, и она ломала голову, чего ей могли наговорить.
Ребенок родился в ясный, погожий летний день. Легкие облака смягчали жар солнечных лучей, и шейх распорядился устелить коврами террасу, откуда открывался вид на долину, чтобы устроить завтрак на свежем воздухе. С ним были «буна» (кюре) Бутрос, еще двое влиятельных местных персон да Гериос, а чуть поодаль на табурете восседала шейхиня со своим тантуром на голове и сынком на руках. Все не без помощи арака пребывали, казалось, в превосходном расположении духа. Никто не был пьян, но речи и жесты стали развязнее, как это бывает навеселе. А невдалеке, у себя в комнате, Ламиа под надзором повитухи со стонами выталкивала дитя из своего чрева. Сестра держала ее за руку — старшая сестра, «хурийе», жена кюре.
Маленькая девчушка со всех ног примчалась к сотрапезникам, спеша сообщить новость, которой они ждали; их взгляды, видно, смутили ее, потому что она зарделась, спрятала лицо и ограничилась тем, что шепнула одно словечко на ухо Гериосу, и тотчас убежала. Но торопливость вестницы выдала ее, все всё поняли, а муж Ламии, разом утратив обычную сдержанность, громко провозгласил: «Саби!»
Мальчик!
Наполнили кубки, чтобы отпраздновать это событие, потом шейх спросил своего управителя:
— Как ты думаешь его назвать?
Гериос чуть было не произнес имя, что вертелось у него на языке, но по тону своего хозяина смекнул, что у этого последнего тоже имеется своя идея на сей счет, и потому он предпочел сказать:
— Об этом я пока не думал. Ведь он тогда еще не родился…
Эту благоразумную ложь он подкрепил весьма выразительной миной, означающей, что он-де из суеверия не осмелился выбрать имя заранее, ибо это значило бы предположить, что непременно родится мальчик и притом живой, то есть поступить так, как если бы он принимал за достигнутое то, что ему еще не даровано, а Провидение не любит такой самонадеянности.
— Что ж, — молвил шейх, — у меня есть имя, которое я всегда предпочитал, это Аббас.
Гериос по привычке, как только хозяин начал говорить, закивал согласно, и едва лишь имя было произнесено, решение уже созрело:
— Итак, быть ему Аббасом! А потом парню расскажут, что имя для него выбрал наш шейх собственной персоной!
Радостно оглядывая собравшихся, как бы сбирая дань подобающего одобрения, Гериос заметил, что кюре хмурится, что шейхиня внезапно в необъяснимой ярости прижала к груди своего сына. Она была бледна, словно ветвь куркумы, так мертвенно, что ей можно было бы искромсать лицо и руки, но ни одна капля крови не выступила бы из-под кожи.
Взгляд Гериоса на мгновение задержался на ней. И вдруг он понял. За каким дьяволом он одобрил это имя? И главное, с какой стати шейх его предложил? Радость и арак — вот что затуманило рассудок им обоим.
Эта сцена продолжалась всего секунд десять или пятнадцать, но для ребенка, для его близких, для целой деревни все разом рухнуло. «В тот день, — как пишет автор „Хроники горного селения“, — участь их была решена, приговор судьбы скреплен печатью; отныне он мог лишь разворачиваться, подобно листу пергамента».
Столько прискорбных последствий из-за одного, пусть грубого, промаха, допущенного (и, заметьте, тотчас исправленного) шейхом?
Тут надобно заметить, что в Кфарийабде в отношении имен существовал нерушимый обычай, хранимый многими поколениями. Поселяне, «те, что внизу», как их называли, давали своим сыновьям имена святых: Бутрос, Булоз, Гериос, Рукоз, Ханна, Фрем или Ваким в честь святого Петра, Павла, Георгия, Роха, Иоанна, Ефрема или Иоахима; иногда в ход также шли имена ветхозаветные, к примеру, Айюб, Мусса и Тубийя в честь Иова, Моисея и Товия.
В семействе шейха — у «тех, что наверху» — действовал другой обычай. Мальчикам полагалось носить имена, содержащие напоминание о могуществе или былой славе. Вроде Сахра, Раада, Хосна, что означало «утес», «гром», «крепость». Наравне с этими здесь встречались имена, происходящие от исламских корней: хотя род шейха на протяжении столетий исповедовал христианство, это отнюдь не мешало семейству претендовать на право числить среди своих предков Аббаса, дядю самого Пророка, и сверх того еще добрый десяток калифов; к тому же в Зале с колоннами, на той стене, под которой обыкновенно восседал шейх, красовалась шпалера изрядных размеров как в ширину, так и в высоту, на коей было вышито генеалогическое древо, при виде которого пришлось бы побледнеть от зависти многим увенчанным коронами физиономиям, не исключая той, что принадлежала истанбульскому султану, чье происхождение, каким бы там калифом он ни был, отнюдь не восходило к благороднейшим вельможам Мекки, скорее, напротив, терялось где-то в степях Восточной Азии.