Их поджидали потом годы и годы, расставили дозорных на всех дорогах, тщательно обдумали, как перебить тех, кто сунется. Если кое-кто опасался возвращения прожорливых гостей, множество других крепко надеялись повидать их еще разок, безутешно кляня себя за прошлое долготерпение. Но никто не пришел. Быть может, они вовсе и не собирались. Хотя, вероятно, причина в болезни, сразившей шейхиню, — как поговаривали в селении, то была чахотка, в коей местные жители усматривали, разумеется, не что иное, как справедливое возмездие. Приезжавшие из Великого Загорья и видевшие высокородную больную в доме ее отца говорили, что она ослабела, похудела, постарела, подурнела до неузнаваемости, и все свидетельствует о том, что дни ее сочтены.
Итак, опасность постепенно отступала, и те, у кого имелись сомнения относительно рождения Таниоса и кто считал не в меру дорогой расплату за это галантное приключение, мало-помалу осмелели и начали возвышать голос.
Сперва до сына Ламии не доходил ни один отзвук подобных пересудов, никто не хотел говорить об этом в его присутствии. Как все селяне его возраста, он рос в навязчивом ожидании «саранчи», но не мог и помыслить, что именно его появление на свет навлекло на всех это бедствие. У него было счастливое детство, вполне мирное, чуть капризное, не без излишеств веселого гурманства. Вся деревня видела в нем своего рода живой амулет от всех напастей, и он этим пользовался, знать не зная истинных причин своей избранности.
По мере того как он подрастал, подчас случалось, что какой-нибудь приезжий, видя, как прелестный ребенок носится по закоулкам дворца, по неведению или в силу своей испорченности спрашивал, уж не приходится ли он шейху сынком. Таниос, смеясь, отвечал: «Нет, я — сын Гериоса». Без каких-либо колебаний и не подозревая подвоха.
Видимо, за все эти годы у него не зародилось ни малейшей догадки о собственном происхождении вплоть до того самого дня, проклятого из проклятых дней, когда ему трижды крикнули прямо в лицо:
— Таниос-кишк! Таниос-кишк! Таниос-кишк!
ПРОИСШЕСТВИЕ III СУДЬБА ЗАГОВОРИЛА УСТАМИ СУМАСШЕДШЕГО
Речь мудрого течет сияющим ручьем.
Однако во все времена люди предпочитали для питья воду, истекающую из самых темных пещер.
Надир. «Премудрость погонщика мулов» IМесто, где сын Ламии находился в тот момент, когда случилось это происшествие, я могу описать вполне точно. С той поры оно мало изменилось. Главная площадь сохранилась в прежнем виде, да и зовется так же — Блата, то есть «мощенная плитами». Свидания назначались не «на площади», а «на Плитах». Так ведется и поныне. Тут же рядом приходская школа, существующая уже три столетия, но хвалиться этим никто и не думает, поскольку дубу, растущему во дворе, что-то около шестисот, а церковь — или по крайней мере самые древние из ее камней — еще вдвое старше.
Сразу за школой — дом кюре. Нашего буну зовут Бутрос, совсем как того, что жил здесь в пору Таниоса; мне было бы приятно сообщить, что речь идет об одном из его потомков, но такое совпадение имен — не более чем игра случая, этих двоих ничто не связывает, не считая разве того, что, если покопаться в генеалогии жителей селения, уже в четвертом колене все окажутся в родстве со всеми.
Мальчишки Кфарийабды и ныне, как тогда, играют под деревом и на площадке перед школой. В те давние годы они носили кумбаз — что-то вроде платья-фартука — и еще колпак: лишь тот, кто гол как сокол, совсем свихнулся или по крайней мере большой оригинал, мог появиться на людях с непокрытой головой, шейф — в этом слове заключалось неприкрытое порицание.
В другом конце площади протекал ручеек, тот самый источник, что бил в естественном гроте, в недрах холма, — речь идет о холме, вершину которого некогда венчал замок. Еще и сегодня невозможно не приостановиться здесь, чтобы полюбоваться его руинами, а в ту пору он, вероятно, представлял собой зрелище малость подавляющее. Мне недавно попалась на глаза гравюра столетней давности, набросок, сделанный английским путешественником и раскрашенный местным сельским художником: обращенный к селению фасадом, замок так сливался со скалой, словно и сам был утесом, возведенным человеческими руками из того же материала, что так и зовется камнем Кфарийабды — твердого, белого, отливающего голубизной.
Говоря о господском жилище, поселяне придумывали для него бесчисленные названия. Отправиться туда значило пойти «в сераль», «на холм», в «верхний дом» и даже «на иголку» — почему так, объясню позже, когда в том будет нужда, однако чаще всего это называлось «в замок» или попросту «наверх». Туда от площади Блата вела лестница с весьма неровными ступенями, это по ней поселяне взбирались, чтобы «увидеть руку шейха».