Это было в четверг, пятый день голодовки, и кое-кто из посетителей теперь уже предлагал покормить его, разжав ему рот силой, но другие отсоветовали, опасаясь, как бы он от такого лечения не умер, задохнувшись.
Все стали терять голову. У всех почва ушла из-под ног, даже у самого кюре. Но только не у хурийе. Когда Ламиа, ее младшая сестра, пришла к ней и, плача, свернулась в ее объятиях клубочком, как маленькая, она встала и заявила ей:
— Есть одна вещь, которую надобно сделать, и сделаю ее я. Ламиа, отдай своего сына мне!
Не дожидаясь ответа, она бросила мужчинам:
— Мне нужна повозка.
Таниоса в полусознательном состоянии перенесли в нее и уложили позади. Хурийе сама взялась за вожжи и двинулась по проезжей дороге, проходившей по вершине замкового холма.
Никто не решился последовать за ней, все только глядели вслед, пока не улеглась дорожная пыль.
Час был послеполуденный, стояла сушь, и фисташковые деревья были одеты розовеющим бархатом.
Жена кюре остановила повозку лишь тогда, когда она подъехала к воротам английской школы. Она сама подняла сестрина сына на руки и пошла с ним к дому. Пастор, а за ним и миссис Столтон вышли ей навстречу.
— Он умрет у нас на руках. Оставляю его вам. Если он поймет, что он здесь, с вами, он снова начнет есть.
Она опустила его на их протянутые руки, не ступив на порог их дома.
ПРОИСШЕСТВИЕ V ДРЕВНИЕ ГОЛОВЫ
Во дни, последовавшие за этим внезапным событием, мы с миссис Столтон могли наблюдать одно из самых необычных явлений. Волосы Таниоса, до того дня бывшие черными с золотисто-каштановым отливом, стали белеть с встревожившей нас быстротой.
Мы часто дежурили у его изголовья, ухаживали за ним, и нам нередко казалось, что число седых волос растет не по дням, а по часам. Менее чем за месяц этот пятнадцатилетний мальчик обрел седую шевелюру старца.
Не знаю, может быть, чудо сие объясняется голоданием, ибо именно этому испытанию он себя подверг, или какой-либо иной естественной причиной. Но жители той местности увидели в этом особый знак для самого Таниоса и, вероятно, для всей округи. Было ли предзнаменование добрым или нет? Здесь мнения расходятся.
Предрасположенные к суеверию здешние обитатели не могли смириться с противоречивыми толкованиями данного явления, но я не счел эти пересуды достойными внимания.
При всем том мне помнится, что в этой области Предгорья существует некая легенда о ранней седине, с незапамятных времен эпизодически появляющейся во времена раздоров и смут, а вскоре после их окончания исчезающей. Пораженных ею людей называют «древними головами» или «безумными мудрецами». Некоторые утверждают даже, что это вновь и вновь оживает один и тот же персонаж. Впрочем, в местностях, где обитают друзы, вера в переселение душ издавна пустила крепкие корни.
Подневные записи преподобного Джереми Столтона за 1836 год IЕсли верующим, когда они умрут, уготованы райские кущи, то Таниос, пережив смерть начерно, обрел в награду черновой набросок рая, так что Всевышний, по-видимому, не разгневался на него за самовольное намерение покончить счеты с жизнью. Конечно, замок шейха был просторен, но там мир был ограничен высокими стенами и лобызаниями рук. Чернильницы там стыдливо прятались, а четки выставлялись напоказ. А в пасторском доме уважение шагало в ногу со знанием. Таниос пока находился на самой низшей ступени лестницы, но чувствовал, что способен одолеть их все. До библиотеки было рукой подать, там жили книги, облаченные в драгоценную кожу, он любил раскрывать их, даже те, которые сможет понять не ранее чем через несколько лет, и слушать, как похрустывают переплеты. Настанет день, и он их все перечитает — для него это было неоспоримой истиной.
Однако новая жизнь не сводилась к этой библиотеке, кабинету преподобного, сводчатым потолкам классных комнат. На втором этаже у него отныне была своя собственная комната. До сей поры она предназначалась для заезжих гостей, сплошь англичан или американцев из Соединенных Штатов, но Столтоны тотчас со всей определенностью объяснили своему нежданному пансионеру, что теперь она принадлежит ему. Там имелась кровать. Кровать под балдахином. Таниос ни разу в жизни не спал на кровати.
В первые дни он был еще слишком ослаблен, да и соображал слишком плохо, чтобы должным образом оценить мягкость этого ложа. Однако же очень скоро он к нему привык, да так, что уже спрашивал себя, как смог бы опять улечься на пол, где постоянно опасаешься змей, а под одеялом того гляди обнаружишь скорпиона или бледную ящерку бу-браисс, чьи укусы жгутся, как огонь, а главное, кошмар здешних мест, ужас его детства, «мамашу-сорок четыре», иначе говоря, тысяченожку, о которой рассказывают, будто она забирается к спящему в ухо, чтобы потом впиться ему прямо в мозг!