Спустившись на самое дно долины, они продолжали свой путь, пока не стемнело, да еще и всю ночь прошагали, двигаясь вдоль горной реки к морю.
При первых проблесках зари они прошли через мост на другой берег Песьей реки, направляясь к гавани Бейрута. Там у причала стояли, готовые отплыть, два больших судна. Первый корабль шел в Александрию, но они остереглись взойти на него, ведь правитель Египта поспешил бы выдать их эмиру, дабы тот заставил их поплатиться за свое отвратительное преступление. Они предпочли другое судно, которое отправлялось на Кипр, куда они пристали, проведя в плавании день, ночь и еще один день.
Там, выдавая себя за торговцев шелком, они обрели приют невдалеке от гавани Фамагусты, на постоялом дворе, который держал один человек, родом из Алеппо».
Скупые строки, взятые из «Хроники» монаха Элиаса, не дают достаточного понятия об ужасе жителей нашего селения и крайнем смятении, охватившем шейха.
Проклятие осуществилось, на сей раз безусловно, оно явило себя у всех на глазах посреди дороги, у Засадной скалы. И когда тело под похоронный звон несли к храму, верующие плакали, словно были виновны, им казалось порой, что следы крови убиенного липнут к их вспотевшим ладоням, ведь они всегда ненавидели его и продолжали ненавидеть даже теперь.
Вина тяготела и над шейхом, ибо он тоже питал злобу к «саранчовому патриарху», притом настолько, что за несколько минут до убийства испытал страстное желание, чтобы его придушили. И даже если не брать в расчет ту неосторожную фразу, прозвучавшую над ухом Гериоса, как он мог избавиться от ответственности за преступление, совершенное на его земле, руками его приближенного и посредством оружия, которое он сам же ему доверил? Да еще оружие, надобно вспомнить, было подарено Ричардом Вудом, английским «консулом», и послужило уничтожению одного из ярых противников британской политики.
Совпадение! И не более чем совпадение? Владетель Кфарийабды, которому в силу одной из своих привилегий часто доводилось выступать в роли судьи, поневоле говорил себе, что если бы он собрал против кого-либо столько косвенных доказательств, то, безусловно, осудил бы его за подстрекательство к убийству или соучастие. Однако же Бог свидетель, он не хотел этого преступления, он бы своими руками прикончил Гериоса, если бы заподозрил его в подобном намерении.
Когда спутники патриарха возвратились, чтобы уведомить шейха о драме, только что свершившейся у них на глазах, им показалось, что он растерялся, чуть ли не пришел в отчаяние, как если бы в единое мгновение его взору предстали все бедствия, что последуют за этим. Но не такой он был человек, чтобы позволить себе забыть о своих обязанностях властителя. Быстро овладев собой, он собрал людей со своих земель, чтобы устроить облаву.
Таков был его долг, и этого требовало благоразумие: ему следовало показать властям, а прежде всего спутникам прелата, что он пустил в ход все средства, чтобы изловить убийц. Да, убийц. Гериоса, но также и Таниоса. Юноша был невиновен, но если бы в ту ночь его взяли, у шейха не было бы иного выхода, как выдать его эмирскому правосудию, иначе говоря, прямиком отправить на виселицу. Видимость слишком явно свидетельствовала против него.
В настолько серьезном деле, важность коего далеко превосходила пределы не только его собственных, но и эмирских владений, шейх Кфарийабды был связан по рукам и ногам и вынужден скрупулезно с этой видимостью считаться. Но именно это и навлекло на него упреки. Сначала от кое-кого из спутников патриарха, потом — со стороны эмира и египетского командования. Его корили за то, что он усердствовал напоказ.
Все видели, как он до зари бесновался в замке, как рычал, отдавая приказы среди суматошно толпящихся всадников, то воодушевляя их, то изрыгая проклятия. Но если послушать его хулителей, все это было не более чем комедией. Приближенные застреленного прелата утверждали, будто шейх, вместо того чтобы незамедлительно принять меры, которые напрашивались сами собой, начал с того, что долго выяснял обстоятельства убийства, потом выразил недоверие, когда они заявили, что, похоже, узнали Гериоса, и даже послал своих людей, чтобы позвали управителя, когда же посланцы вернулись, бубня что-то невразумительное, он сказал им:
— Тогда отыщите Таниоса, мне надо с ним поговорить.
Потом шейх ненадолго уединился с Ламией в маленькой комнатке, примыкающей к Зале с колоннами, откуда оба вышли несколько минут спустя, она в слезах, он с налитым кровью лицом, однако он заявил, изображая полнейшую доверчивость:
— Таниос отправился на поиски своего отца, он наверняка приведет его сюда.