Их прогулки, что ни день, становились и длиннее, и беззаботней. Однажды утром они набрались такой дерзости, что зашли в кафе. Это местечко они приметили еще в первый день своего приезда на остров: там, внутри, люди так славно, от всего сердца веселились, что наши два беглеца вошли туда, втянув головы в плечи от смущения и зависти.
Кафе Фамагусты не имело никакой вывески, но его было видно издалека, даже с палуб кораблей. Его владелец, тучный весельчак грек по имени Элефтериос, восседал в дверях на плетеном стуле, вытянув ноги на мостовую. За спиной хозяина располагалось его основное орудие труда — жаровня, на которой постоянно дымились три-четыре кофейника и откуда он к тому же добывал огонек, чтобы разжигать наргиле. Ничего больше там не предлагали, разве что чистой воды, горло промочить. Если кто-нибудь желал отведать лакричного или тамарискового сиропа, ему приходилось звать уличного торговца, хозяин на это не обижался.
Клиенты сидели на табуретах, а завсегдатаи пользовались правом играть в тавлу, точь-в-точь так же, как это делали в Кфарийабде и вообще в Предгорье. Часто посетители играли на деньги, но монеты переходили из рук в руки, их никогда не выкладывали на стол.
В единственное кафе родного селения, то, что на Плитах, Гериос никогда не заходил, разве что, может быть, в отроческие годы, в любом случае лишь до поры, когда поступил на службу в замок. И тавла никогда его не интересовала, равно как и прочие азартные игры. Но в тот день они с Таниосом стали следить за партией, что разыгрывалась за соседним столом, да так увлеченно, что хозяин кафе принес им в четырехугольной коричневой коробке из потрескавшегося дерева точно такую же игру. И они принялись метать кости, шумно передвигать шашки по доске, щелкать по ней пальцами, браниться и обмениваться саркастическими замечаниями[5].
К собственному изумлению, они хохотали. А ведь не могли вспомнить, когда смеялись в последний раз.
Назавтра они пришли туда очень рано, чтобы занять тот же стол; и послезавтра все повторилось снова. Гериос, по-видимому, полностью излечился от меланхолии, воспрянул куда быстрее, чем мог рассчитывать Таниос. Он даже начал обзаводиться приятелями.
И вот однажды посреди партии, вызвавшей бурный спор, к ним подошел человек, извинился, что заговаривает так бесцеремонно, но дело в том, объяснил незнакомец, что он, подобно им, родом из Горного края и сразу узнал местный выговор. Он назвался Фахимом, в его лице, а главное, в форме усов сквозило некоторое сходство с шейхом. Его селение, добавил пришелец, зовется Барук, это в самом сердце страны друзов; те края славятся своей враждебностью к эмиру и его союзникам, но Гериос, все еще настороженный, представился под вымышленным именем и сказал, что он, мол, торговец шелком, здесь проездом вместе с сыном.
— Я, увы, не могу сказать о себе того же! Не знаю, сколько еще лет минует, прежде чем я смогу вернуться в родной край. Всю мою семью истребили, а дом сожгли. Я сам только чудом спасся. Нас обвинили в том, что мы устроили засаду на египтян. Моя семья была ни при чем, но дом наш, на беду, стоял у въезда в селение; трех моих братьев убили. Пока людоед жив, мне Предгорья не видать!
— Людоед?
— Ну да, эмир! Такое прозвание дали ему его противники, а вы разве не знали?
— Вы говорите, противники?
— Их сотни, христиан и друзов, они рассеяны повсюду. Они поклялись не знать отдыха, покуда не свалят его. — Туг он понизил голос. — Даже в окружении людоеда они есть, и в лоне его семьи. Они везде и действуют потаенно. Но скоро наступит утро, когда вы о них услышите, они восстанут с оружием в руках. И вот тогда я вернусь в страну.
— А что там слышно новенького? — помолчав, спросил Гериос.
— Убит один из ближайших советников людоеда, патриарх… но про это вы, конечно, уже знаете.
— До нас доходили разговоры об этом убийстве. Это, без сомнения, дело рук противников.
— Нет, это сделал управитель шейха Кфарийабды, некто Гериос. Как рассказывают, почтенный человек, но патриарх причинил ему зло. Они его до сих пор не поймали. Говорят, он скрывается в Египте, тамошние власти разыскивают его, чтобы выдать. Ему бы тоже не надо показываться в тех местах, пока жив людоед. Но я слишком разболтался, — спохватился тот человек, — да еще и прервал вашу партию. Продолжайте, прошу вас, а я потом сыграю против победителя. Не обольщайтесь, я опасен: в последний раз, когда я проиграл партию, я был еще желторотым юнцом.