Струны вздрогнули, издали низкий звук, и полилась музыка. Казалось, это были не те цимбалы, не тот музыкант; в ясном воздухе чудесного уголка зазвучал негромкий приятный мужской голос:
Чешский танец.
О боже, бесконечна Любовь к тебе! Охраной будь мне вечно В моей судьбе.
Окончив песню, незнакомец провел рукою по лбу и встал. Лицо его было серьезно, даже печально.
— Ты заметила, что на цимбалах в правом уголке наверху стоит буква «С»?
— Да, конечно, это означает «Скалаки», цимбалы принадлежали им.
— Гм, Скалаки, Скалаки! —как бы припоминая, повторял юноша.—Мне приходилось слышать это имя; кажется, один из них чуть не убил камердинера из замка. Да, да, и поэтому они должны были бежать отсюда, знаю, знаю.
— Убить? Пожалуй, нет, он только хотел проучить камердинера, ведь тот издевался над ними.
— Говорят, они были непокорные.
— А если бы тебя кто-нибудь стал мучить, разве бы ты не защищался? Они, бедняги, многое пережили, что-то теперь с ними?
Юноша пристально смотрел темными глазами в раскрасневшееся лицо Лидушки.
— Гм, пережили… Кто сейчас не переживает? И батрак, и бедняк, и даже зажиточный,—всем достается. Разве мало крестьян бежало, бросив свои хозяйства? Разве ты не слышишь нареканий и жалоб? И разве народ не должен отбывать барщину, обрабатывать вначале господские поля, а свою землю —только когда пойдут дожди и задуют ветры. А всему этому виной чиновники господа —вот и следовало бы Скалаку прикончить того пана из замка, тогда все бы они…
Он не договорил, поднятая рука опустилась, и только в его глазах продолжал гореть огонь.
— Что ты говоришь! —укоризненно сказала Лидушка незнакомцу, который, воодушевившись, поднялся во весь рост. Несмотря на его резкие слова, он ей нравился: ни один деревенский парень не мог с ним сравниться, хотя многие из них и были лучше одеты.
— А если бы тебя кто-нибудь стал мучить, разве бы ты не защищалась? — ответил юноша словами Лидушки.— Но к чему говорить об этом.—И он махнул рукой.—Я случайно забрел сюда, можно мне осмотреть эту лачугу?
— В ней никто не живет,—ответила девушка.
Не дожидаясь дальнейших объяснений, незнакомец вошел в избу и остановился неподалеку от порога. Лидушка стояла в сенях, у открытой двери.
Видно было, что незнакомец проявляет особый интерес к этому домику. Неожиданно для Лидушки он повернулся и, пройдя мимо нее, вышел, не сказав ни слова. Когда, опомнившись, Лидушка выбежала вслед за незнакомцем, она увидела, что он шел быстрыми шагами через лужайку к реке, держа под мышкой цимбалы. Испуганная и удивленная, Лидушка на мгновение замерла, но потом бросилась за ним вдогонку.
— Постой! —кричала она.—Отдай мои цимбалы! Постой!
На берегу, у густого кустарника, юноша остановился и поднял цимбалы высоко над головой.
— Они мои, они мои! — крикнул он в ответ и исчез в густом кустарнике.
Добежав до ольшаника, Лидушка услышала сильный шум и плеск воды, кусты скрыли от нее незнакомца. Он исчез, точно камень, брошенный в воду. Перепуганная и изумленная девушка попыталась было раздвинуть густые ветви, но у нее не хватило сил. Словно окаменев, стояла она, глядя в сторону реки, все еще надеясь, что юноша вернется с ее любимыми цимбалами.
Что это за человек? Он так хорошо пел, так горячо говорил… но нет, играл он очень задорно и как-то коварно улыбался. О, это продувной парень!
Лидушка чувствовала скорее сожаление, чем гнев.
«О боже, бесконечна…» — звучало у нее в ушах, а вот поди ты, украл цимбалы, которые были так дороги «дяде».
Солнце склонялось к западу. Его золотые и пурпурные лучи проникали через деревья и трепетали на пышной лужайке.
— Лидушка! Лида! —раздалось сверху. Лидушка вздрогнула, узнав «дядюшкин» голос. Золотые полосы света исчезли, и ольшаник погрузился
в сумрак. В заброшенной хижине стемнело, наверху, «На скале», раздавались энергичные ругательства: старый хозяин по-драгунски честил неизвестного похитителя.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГОРЕМЫЧНЫЕ
Примерно в часе ходьбы от деревни Ж., вблизи деревушки Б., расположенной на холме, стоял одинокий крестьянский двор. Неподалеку от ветхой деревянной избы и такого же ветхого сарая, на склоне небольшой, поросшей травой долины, по которой проходила дорога к селу, зеленела березовая рощица.
В понедельник утром после того воскресенья, когда незнакомый юноша завладел цимбалами Лидушки, в неприглядной горнице одинокой усадьбы слышались жалобные причитания. Солнце еще не взошло, и сумрак в низенькой горнице медленно уступал место дневному свету. На грубо сколоченных стульях лежала одежда, постели были не убраны. Обитатели этой усадьбы были настолько бедны, что не имели обычного в те времена в деревенских избах полога, опускавшегося над кроватью. Только там, в темном углу у печки, над старинной широкой постелью, поднимались четыре столбика, соединенные перекладиной. Но не узорные занавески висели на ней, а старая одежда и сапоги.
На широкой постели у стены спал маленький четырехлетний мальчик в грязной рубашонке из грубого полотна. Его загорелые щеки рдели, как яблочки, пухленькая босая ножка покоилась на голубой подстилке. Возле мальчика лежал старик с запавшими мутными глазами и исхудалым лицом. Редкие седые волосы спадали на его морщинистый лоб. Костлявая, высохшая рука, на которой можно было сосчитать голубые жилы, белела возле ножки мальчика. Старик тяжело дышал, и в комнатке часто раздавался его судорожный кашель.
У постели на крашеном сундуке сидела женщина в старом платье, с полураспущенными волосами, падавшими на плечи. Ей было немногим больше сорока лет. Озабоченно смотрела она на несчастного больного старика своими впалыми глазами.
— Не лучше ли вам, батюшка? Можете ли вы встать? — спросила она, глядя с тревогой на его губы, которые шевелились, как будто он собирался что-то сказать. Но внезапный кашель помешал старику. Он только замотал головой.
Женщина уронила голову на грудь и, сжав руки на коленях, прошептала:
— Боже мой, боже мой! Как же нам быть?
Сделав усилие, старик спросил тихим голосом:
— Франтина еще спит?
— Пошла за травой, наверное, уже кормит.
— А кто пойдет на панский двор?
— Не знаю. А кто нам овес уберет? Небось уж перезрел. Франтина должна пойти на барщину, приказчик грозился, а что я тут одна сделаю? О боже! —И она расплакалась.—Батюшка, ничего у нас не выйдет,—начала она снова.—Может, лучше бросим усадь…—и она не смогла договорить.
Старик вздрогнул и глубоко вздохнул.
— Любая батрачка лучше нас живет… О господи, зачем ты призвал к себе Антонина?
У бедной женщины были причины для жалоб. Недавно умер ее муж. Здоровый и сильный, он неожиданно слег, и через два дня его не стало. Единственной помощницей вдовы была восемнадцатилетняя дочь Франтина, а маленький сын сам нуждался в уходе. Старик, свекор, отдавший усадьбу сыну и теперь живший у них, пока хватало сил, заменял покойного в хозяйстве, но не выдержал, надорвался и слег.
Все это произошло во время жатвы. Скудный урожай с небольшого поля нужно было свезти в амбар, чтобы бедной семье было чем кормиться до весны. Но даже и на это не было ни денег, ни рабочих рук, а когда настала уборка, пришел приказ из замка отправляться на барщину. Бедной вдове полагалось три дня в неделю выделять работника на барские поля. Управляющий распорядился отработать сразу за две недели — надо было на шесть дней оставить свое хозяйство и убирать господский урожай.
Вдова не знала, как ей быть; она извелась от забот и страха перед панами из Находского замка. Со слезами она вымолила отсрочку на неделю. Но теперь уже нельзя было больше откладывать.
— А как сосед Клима? —после минутного тоскливого молчания слабым голосом спросил больной.
— Сегодня тоже на барщине; в субботу он помог нам немного свезти, у него еще свой хлеб на поле.
— Видно, ничего не поделаешь, придется Франтине пойти. Может, погода еще подержится, там и мне авось легче станет, а потом…—но кашель прервал его речь.
Вдова вышла, утирая слезы. На крыльце она столкнулась с сильной, здоровой, темноглазой девушкой. Это была ее дочь, Франтина.