— Вот тебе цимбалы,—сказал Иржик,—теперь ты знаешь, что я имел право на них, но утешься, возьми их себе.
— Не возьму, ни за какие деньги не возьму! —с живостью воскликнула Лидушка.—Оставь, оставь их себе, Иржик, сыграешь на них деду и отцу, может быть, развеселишь. А к нам придешь когда-нибудь поиграть? —прошептала она с улыбкой.
— Приду,—ответил как бы в раздумье Иржик, беря инструмент в руки.
Муха уселась на струну и сейчас же улетела; в лесной тишине прозвучал тихий, нежный звук.
— Иржик, а ты не боишься,—спросила Лидушка,—знаешь, вчера-Молодой Скалак усмехнулся.
— Только если ты обо мне расскажешь, а так они и за сто лет не разнюхают. А тебе ведь немало пришлось вчера испытать? Я вспоминал о тебе. Ну и гроза же была!
— Да, я долго блуждала и тоже думала — где-то тебя буря застала?
Иржику хотелось рассказать, как он беспокоился о ней в Мартиновской усадьбе, но он так и не мог выжать из себя слова. Оба молчали. Но это молчание говорило, что сердца их полны тем, чего нельзя выразить словами. Смуглое лицо Иржика раскраснелось, он слышал, как билось его сердце. Юноша был как во сне, никогда раньше с ним такого не было.
Вдруг Иржик сжал кулаки, и глаза его загорелись.
— Что с тобой? —испуганно спросила Лидушка.
— Когда я вижу тебя, такую красивую, все вспоминаю этого мерзавца князя. Только теперь я понял, что бы я мог вчера натворить.
— Оставь, Иржик, все уже прошло, сыграй лучше.
— О, если бы я мог сыграть так, чтоб они там проснулись,— и он указал на землю,—я бы назвал им наших мучителей. Что же, разве нынче мало зла? А они все не просыпаются!
— Кто, Иржик?
— Ты не знаешь? Рассказывают, что в этой горе, что под нами, скрыто святое войско. Еще с давних пор спят здесь рыцари и с ними святой Вацлав. До сих пор их никто еще не видел, разве только старый кузнец из деревни. Говорят, однажды в пасхальную ночь он подковал коней у этих святых рыцарей. Как он туда вошел и как оттуда вышел — сам не знал; незнакомый человек завязал ему глаза и повел его за собой. А когда кузнец воротился домой, он узнал, что его уже все оплакали. В этой горе он провел год и один день, а ему казалось, что прошли только сутки. В мешок, где у него были гвозди, насыпали ему там сухих листьев. Кузнец как вышел, так сразу их и высыпал, а когда он дома со зла бросил мешок, в нем что-то зазвенело. В мешке оказалось несколько дукатов. Говорят, что вблизи родника, под лесом, в зеленой ложбинке, есть вход, но никто в него еще не входил. Поговаривают также, что иногда рано утром в воскресенье оттуда доносится тихая музыка и глухой бой барабанов.
Слушая рассказ, Лидушка присела.
— И когда настанет самое тяжелое время для нашей родины, тогда, как говорят, выйдет великая рать со святым Вацлавом, прогонит врагов, и в Чехии опять станет хорошо,—закончил Иржик и глубоко вздохнул.—Отец был дома, когда ты уходила? —помолчав, спросил юноша.—Он спрашивал тебя, чья ты?
— Не спрашивал, и его не было дома, только дедушка оставался. А ему я все рассказала.
— Бедный старик! —вздохнул Иржик.—Опять слег. Лидушка, мне пора идти. А ты спустишься вниз к той вон избе, потом пройдешь прямо по дороге к деревне, дальше тебе всякий покажет. А мне нужно к деду. С богом. Может быть, скоро увидимся.
И, пожав ей руку, юноша перекинул через плечо куртку, схватил цимбалы и быстро исчез в кустах. Иржик никогда не думал, что расставание может быть таким тяжелым. Он несколько раз оборачивался, но Лидушки уже не было видно. Иржик шел быстро, до дому был добрый час ходьбы.
Лидушка еще немного посидела; Иржик так поспешно ушел, что она едва успела пожелать ему доброго пути. Странный парень! Бедняга! Теперь он идет безлюдным лесом в свою мрачную лачугу. Там так печально! В ушах девушки звучал его рассказ, она смотрела на тихий таинственный холм, и смутный страх овладевал ею. А вдруг из-за кустов выйдет вооруженный рыцарь в одежде святого Вацлава, а за ним и все войско? Но на горе было тихо, в лесу не раздавалось бряцания оружия, не звучал рожок горниста.
Солнце, подходя к зениту, вспугнуло тень под буками, и горячие лучи упали на Лидушку. Взяв узелок, она стала спускаться с таинственной лесистой вершины и вскоре очутилась на ровной дороге.
Побывав у знахарки, Лидушка еще раз пришла посмотреть на эту гору, о которой ходило столько легенд, а когда возвращалась домой, то чувствовала себя словно в сказке.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СМЕРТЬ
Радостно встретили Лидушку дома. Даже степенный, суровый Балтазар и тот расчувствовался. Он ласково потрепал воспитанницу по щеке и не преминул поворчать на бабушку, что она послала внучку одну в незнакомое место. Подкрепившись с дороги, Лидушка должна была все рассказать. Ее расспрашивали главным образом о том, где ее застигла буря и как она укрылась от нее. Когда Лидушка поведала, что она чуть-чуть не попала в беду, Бартонева в страхе перекрестилась, а старый драгун, сжав кулаки, прервал ее речь проклятиями.
— Ага, значит, вот как дело-то было? А жаль, что он его не заколол.
— И до нас дошли слухи, будто молодого князя чуть не убили на охоте,—добавила бабушка.
— А кто ж тот парень, что тебя спас? —спросил «дядюшка».
— Не знаю,—покраснев, ответила Лидушка.—Он так же быстро исчез, как и появился, но думаю, что это был тот же самый, который у меня цимбалы…—Она не договорила.
Старый драгун ходил по избе, опустив голову. Он вспомнил Марию Скалак. Вот и другая с этой усадьбы… Молодой князь! О, он скоро станет здесь полновластным господином. Что тогда будет?
— Ты больше так и не видела этого парня? —спросил Балтазар, остановившись перед Лидушкой.
— Нет, не видела,— ответила она, помедлив,— он тотчас же скрылся.
Поступок князя Пикколомини вызвал со стороны Уждяна бурю негодования. Доведись ему теперь встретить молодого князя, храбрый солдат отнесся бы без всякого почтения к этому развратнику, он не стал бы выручать его из беды. И Уждян крепко запомнил обиду, которую нанес князь его любимой воспитаннице.
Опять наступила холодная осень. Птицы улетали, падали листья. Под прохладными лучами солнца отцветало бабье лето. На лужайке в ольшанике трепетал на осеннем ветру златоцвет. Печально было в одинокой хижине у реки. Все еще зеленые листья ольхи и видневшаяся сквозь них река, сверкавшая под солнцем, напоминали о прекрасных летних днях. Шуршащие желтые и красные листья покрыли тропинку на склоне, но Лидушка по-прежнему спускалась по ней. Она подолгу сидела на каменных ступеньках лачуги, положив руки на колени. Ее задумчивый взор был устремлен вдаль, обычная веселость покинула девушку. Она часто подходила к ольхе и, раздвинув ветви, смотрела по сторонам. Что-то влекло ее в это безлюдное место. Лидушка спешила сюда, надеясь, что кто-то ждет ее или скоро придет. Сидя на ступеньках, она напевала мотив песни, из которой запомнила только начало:
О боже, бесконечна..
«Приду»,— сказал тогда Иржик на Турове, но так и не показался. В первое же воскресенье после недавнего происшествия Лидушка, возвращаясь из церкви, украдкой взглянула в сторону кладбищенской ограды, но Иржика там не было. Видно, стесняется прийти, боится, что не признаю его, буду за него стыдиться. Глупенький! Мысли о нем и его семье неотступно преследовали ее. Близится зима, а они в этой норе — там и летом тоскливо. А бедный старик! Почему Иржик не хотел, чтобы она рассказала о них дяде? Видно, он очень гордый! А ведь этим людям можно помочь. Они бы и не узнали об этом. Так часто размышляла Лидушка и, наконец, решила сказать дяде, где прячутся Скалаки, о которых он нередко вспоминал.
А в одинокой лачуге в Матернице становилось все тоскливей и мрачней. С того дня, как Лидушка была здесь, старый Скалак уже не вставал с постели. Старость, душевные муки и физические страдания окончательно надломили его силы. Он угасал на глазах. Чем больше слабел старик, тем сильнее тревожились о нем сын и внук. У Скалаков родственное чувство всегда было сильным, а изгнание и беды еще усилили его. Микулаш с Иржиком горячо любили доброго старика. Угрюмый и суровый на вид Микулаш жил только для семьи. Теперь старый отец слег, и надежды на его выздоровление не было.