ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ДОРОГОЙ ГОСТЬ
Лидушка, зардевшись, в милом смущении стояла перед Иржиком, который, улыбаясь, протягивал ей руку. Старый драгун, ухмыльнувшись, хотел по привычке подкрутить свои лихие усы, хотя их давно уже не было.
В очаге потрескивал огонь, старая Бартонева готовила спасителю своей дорогой внучки роскошный по тем временам ужин — яичницу и постную похлебку.
Лидушка вертелась, как веретено, никогда она не была такой проворной, как в этот вечер.
Балтазар вышел в конюшню, и Иржик остался один. Бедный парень сидел в комнате, где он родился. Все здесь было так, как в его детстве; вот большая печь, около нее панский слуга боролся с дедом; вон там упал дедушка, а вот здесь ранили бедного Цыгана. Задумавшись, Иржик невольно поднялся, вышел в сени и завернул в каморку. Он молча стоял посреди тесной комнатки, через маленькое окошко сюда проникал свет угасающего дня, сумерки сгущались. Иржик видел старую разрисованную кровать и над ней на стене картинку в венке из живых цветов. В этой комнате он с Марией, отцом и дедом провел последние часы перед бегством. Воспоминание о прошлом стеснило его грудь.
После ужина Балтазар долго сидел с Иржиком; старый солдат удивлялся сметливости молодого Скалака. Они говорили о бедах и нужде, о голоде и барщине. Сидя в уголке, Лидушка слушала.
— Да, весь край волнуется,—сказал Балтазар.—Сейчас не сладко, а начнет править новый князь, еще хуже будет; торжества начнутся примерно через неделю.
— Что край волнуется, это хорошо,—ответил Иржик. Балтазар с удивлением посмотрел на него.—Господи, и что за народ,—продолжал парень,—его мучают, угнетают, а он все сносит. В прежние времена такого бы не стерпели!
— Ты так думаешь? Да, такого бы не потерпели. А что сейчас можно сделать? —спросил Балтазар.
— Заставить господ.
На минуту воцарилась тишина.
— Парень, парень, ты еще молод, кровь у тебя горячая. На твоем месте я бы так же рубил, да что поделаешь…
— Стало быть, вы думаете, что ничего не получится, даже если бы все…
— Ай, ай, Иржик, если бы все. Да разве это возможно? И что у тебя только за мысли!
— Если бы только все поднялись! Никто ведь за нас не заступится. Бог для нас чуда не сотворит. Мы должны сами себе помочь.
— Иржик, не думай о таких делах. Я тоже когда-то так думал, но с нашими людьми ничего не сделаешь. Вот если бы полк драгун, это было бы получше, чем тысяча крестьян…
За окном раздались шаги, и в комнату вошел староста из нижней деревни. Поведав, что зашел сюда по дороге из Находа, он стал жаловаться: много, мол, забот приносит его должность.
— Со всех сторон требования, жалобы, а случись что в деревне — я в ответе. Пан управляющий все время грозит тюрьмой, крестьяне — бог мой, какая от них помощь,—жалуются на управляющего. Я должен идти против собственных соседей—это не в моем характере. А теперь, только подумайте, старая княгиня вводит молодого князя во владения поместьями—через неделю в замке торжества.
— А люди умирают с голоду,—пробурчал Балтазар.
— Да, кум, умирают, и ничего не поделаешь; приказано из каждой деревни явиться старостам с коншелами да выставить по нескольку всадников. И главное… не меньше двух девушек для процессии.—Лидушка вздрогнула. Иржик, который до сих пор сидел, опустив голову, взглянул на нее.—Да, по две девушки,—продолжал староста.—А где их взять? Раньше их было что цветов в поле, а теперь сколько осталось у нас в деревне? Всю дорогу считал, а больше двух и не набралось. Правду сказать — их четыре. Да ведь с Дороткой-то Яворовой такая беда случилась, что и упаси господь! Взяли ее в служанки в ду-бенское поместье, понравилась она пану приказчику. Теперь вернулась домой, а юбка-то все теснее становится. Вот и с Мадленкой Суковой та же история. Она жалуется на пана канцеляриста. Боже мой, и что за время настало! Моя дочь еще малолетка, и осталась одна Марженка Паштялкова да…—и он нерешительно добавил: —Ваша Лидушка.
— Она не пойдет,—сказал Балтазар.—Знаете, кум, все для вас сделаю, только не это; кстати, знаете почему? Послушайте…
Лидушка выбежала. Балтазар коротко рассказал старосте о покушении князя на девушку. Но он даже не упомянул об Иржике и не указал на него. Да и староста не заметил юношу, сидевшего в темном углу.
— Да, это другое дело… но вы же видите мое положение, сосед, я должен доставить двух девушек для процессии, князь даже не увидит ее в толпе, зато вам не придется ехать верховым, хотя вам это больше всех пристало.
— Еще чеготне хватало. Так я и поехал на парад!
— Вы можете проводить Лидушку, чтобы не затерялась в толпе, а иначе у меня будут неприятности.
— Не знаете, кто всем ведает?
— Пан из канцелярии замка.
— А не камердинер?
— Этот тоже, но только он при князе.
— Лидушка! Девушка вошла.
— Пойдешь в замок?
— Нет, дядюшка.
Балтазар не настаивал и продолжал говорить со старостой. Видя, что Иржик не возражает, Лидушка нехотя пообещала пойти, и староста ушел очень довольный.
— Ничего, не бойся, я пойду с тобой,—успокаивал Балтазар Лидушку.—Надо соседа выручить.
— Я тоже буду там,—шепнул Иржик девушке.
Было уже поздно, когда в усадьбе легли спать. Наступила ночь, теплая и ясная, небо было усыпано звездами. Около полуночи темная гибкая фигура, тихо обойдя усадьбу, проникла в садик, куда выходило окошко каморки, некогда принадлежавшей Марии Скалак. У этого окна и остановился безмолвный ночной прохожий — Иржик. И прежде чем он успел постучать, кто-то коснулся его головы. Это была Лидушка; она склонилась над окном, ее полураспущенные волосы ниспадали на плечи.
— Лидушка! —вполголоса воскликнул радостно удивленный Иржик.—Ты не спишь?
— Не могу. А ты где бродил?
— Я был в ольшанике.
— Так поздно? Иржик, ты все не можешь забыть…
— Не могу, и простить не могу, но…
— Что ты задумал?
Иржик помолчал, размышляя о чем-то.
— Еще и сам не знаю,—ответил он,—но так продолжаться не может.
— Иржик, я боюсь…
— Ты? —И, схватив Лидушку за руку, Иржик поцеловал девушку. Он и сам не знал, как это вышло. То ли он притянул ее к себе, то ли она сама к нему наклонилась.
Едва слышно шелестела листьями яблоня, росшая под окном, сквозь развесистую крону мерцали ясные звезды, снизу доносился глухой шум реки.
Тихо стояли Лидушка и Иржик, не в силах вымолвить ни единого слова. Но теперь было ясно—они любят друг друга, хотя об этом и не было сказано.
Иржик ушел счастливым. Лидушка еще долго стояла у окна, любуясь прекрасной летней ночью.
А старый драгун видел приятный сон. Ему приснилось, что он в полном вооружении, в новой драгунской форме на быстрой Медушке выезжает со двора на парад. Он видел, как любовалась им старая Бартонева, как Лидушка хлопала в ладоши, а Ванек, покачивая головой, бурчал:
— Да, все же кавалерия чего-нибудь да стоит!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
РЫХЕТСКИЙ
На другой день Иржик снова шагал к панскому лесу, в сторону Матерницкой пущи. Балтазар не хотел отпускать его, а Лидушка только печально склонила голову, когда Иржик упорно настаивал на своем, уверяя, что ему нужно найти отца. В ответ на уговоры старого друга их семьи Иржик обещал скоро вернуться и привести Микулаша, которого так хотел увидеть.
Юноша бодро шел проселком. Вновь показавшееся после долгого перерыва солнце немилосердно палило. Жара и духота предвещали грозу. Невозделанные участки и поля с тощими всходами озимых представляли печальное зрелище.
Несмотря на июль, низкий, чахлый хлеб до сих пор оставался на поле. И даже эти жалкие дары земли мешали убрать ненастье и господа.
Вначале Иржик шел вдоль леса, но потом повернул от него в сторону и полевыми тропками вышел на дорогу, ведущую к большаку. Вздыхая, глядел он на согнутые фигуры, которые словно что-то искали на пустом поле; он знал, что эти бледные, истощенные люди собирают пырей, чтобы сварить его вместе с крапивой и этим утолить свой голод. На краю тихой, словно вымершей деревушки Иржик увидел заброшенную крестьянскую усадьбу; через открытые настежь ворота виднелся пустой двор, на котором не было видно даже куренка. Крестьянин, видно, бросил свой дом и пошел побираться. А вот через дорогу плетется старушка попросить у соседей кусок хлеба. Ее сын ушел, и она, беспомощная, осталась одна. Из убогих лачуг доносится жалобный детский плач. Там за забором, окружающим сад, дети собирают под деревьями паданцы и с жадностью их едят. Эти несчастные создания с болезненно-бледными личиками и вздутыми животами тщетно пытаются насытиться. Их уже подстерегает смерть. Кругом раздается стук —это мелют древесную кору; из нее вместе с отрубями или мельничной пылью будут печь черные, несъедобные лепешки. Все это было хорошо знакомо Иржику. В этой деревне, как и во всех остальных, жестокий голод толкал людей на всяческие ухищрения. Они с жадностью ели распаренную крапиву и разные коренья. Каждая изба, бедная или зажиточная, являла собой страшную картину: на бедных постелях стонали больные, несъедобная, отвратительная пища подкосила их здоровье. Полунагие мужчины, женщины и дети умирали от голода, их мутный, умоляющий взор напрасно взывал о помощи.