ГЛАВА ВТОРАЯ
БАЛТАЗАР ДОЛЖЕН ОТБЫВАТЬ БАРЩИНУ
Снег стаял. В округе носились разные слухи о помощи, но она не приходила. Бедствиям не было видно конца.
Небо прояснилось, в чистом воздухе опять запели жаворонки, деревья и кусты вокруг усадьбы «На скале» и на откосе под ольшаником оделись в новые зеленые одежды. Только в сердце Лидушки не было весны. Девушка не пела, как бывало, веселой песенки у обрыва над рекой. Когда она впервые сошла по тропинке вниз к одинокой хижине, то чуть не расплакалась. Здесь, счастливая, она сидела когда-то, напевая, прислушиваясь к шуму деревьев, к звукам цимбал, струны которых перебирал ветер. Появился Иржик, и все изменилось. В течение зимы Лидушка не слышала о нем, теперь настала весна, ласточки уже вили гнезда под крышей хижины, а Иржик все еще не появлялся; он обещал прийти и не пришел; не случилось ли с ним чего-нибудь? На душе у девушки стало совсем тяжело, и она скоро убежала домой. У ворот стоял Балтазар и смотрел вслед удалявшемуся панскому мушкетеру.
— Чего они еще хотят? Ясно —добра от них не жди,—ворчал драгун.
И он оказался прав. На другой день, выйдя в полдень из канцелярии управляющего, Уждян схватил свою палку, которую оставил у двери, и судорожно сжал ее. Лицо и шея старого драгуна побагровели от гнева, глаза сверкали. В конце коридора он остановился и, обернувшись, грозно посмотрел в сторону канцелярии. Надвинув шапку на седую голову, он быстро стал спускаться по лестнице.
— Эй, кум Салакварда! Куда так спешите? Балтазар увидел Рыхетского и остановился.
— Бегу отсюда, чтобы как-нибудь ненароком не плюнуть им в лицо,—и он показал на канцелярию.
— Тише, не так громко, кум, здесь и у стен есть уши. Я хотел бы поговорить с вами. Подождете меня, пока я схожу к управляющему?
— Подожду! —И пока ртынский староста находился в канцелярии, Балтазар ходил по двору, мрачно поглядывая на грозный Находский замок и красивые ворота, выстроенные еще Октавием Пикколомини.
Прошло немало времени, прежде чем Рыхетский вернулся.
— Ну, что у вас случилось?
— Пойдемте отсюда. Здесь, в панском гнезде, меня все гнетет. Расскажу, когда выйдем в поле.
И когда замок остался позади, старый драгун, вновь разго-рячась и размахивая руками, стал рассказывать:
— Пан управляющий велел мне сегодня явиться в канцелярию. Я пришел вовремя, но прождал не менее часа, прежде чем он соизволил позвать меня к себе. С ним был также писарь, знаете, такой худой, косоглазый. «Ты —Балтазар Уждян?» —начал писарь. «Я, милостивый пан».—«Это тебе в 1763 году наш светлейший князь из милости дал усадьбу «На скале»?» Я молчал. Это «из милости» разозлило меня. Видите ли, из милости! Тогда этот гнусавый щелкопер повысил голос и спрашивает: «Тебе дали?» Я кивнул головой. «Ты что ж, пентюх деревенский, говорить не умеешь?» —набросился он на меня. А пан управляющий видит, что писарь сердится, и сам взбеленился. «Ах ты негодяй!» —обрушился он на меня,—у него ведь других слов нет. Это мне-то, старому драгуну! Черт возьми, до чего я разозлился! —и гвардеец сплюнул.
— Дальше, дальше, кум! —торопил его Рыхетский.
— Короче, этот писака объявил мне от имени пана управляющего, что я… что я должен отбывать барщину.—Балтазар замолчал. Рыхетский вопросительно посмотрел на него.—Знаете, кум,—продолжал Балтазар,—когда мне давали эту усадьбу, то на десять лет освободили от барщины и прочих повинностей, кроме контрибуции. А теперь они крадут у меня два года, и я должен начать отрабатывать в самое тя-_ желое время, когда я и так кругом задолжал.
— А что вы им ответили?
— Я ответил, что так поступать не годится, пусть пан управляющий соизволит вспомнить, что он обещал мне льготы до тысяча семьсот семьдесят четвертого года, а сейчас еще только тысяча семьсот семьдесят второй год. Тут на меня напустился писарь. Покажи, мол, нам, где это записано черным по белому, и в конце концов заявил, что так угодно князю. Я ответил, что хотя это было и устное распоряжение, но я на него полагался, а он опять на меня накинулся: «Ах ты старая шельма, мошенник!» Черт побери! Меня взорвало, я возьми и скажи: «Вижу, вы и с письменным обязательством не посчитались бы». Посмотрели бы вы, что тут поднялось: канцелярист грозился позвать стражника, управляющий кричал: «Негодяй!»
Затем мне указали на дверь. И вот завтра я должен явиться на плговский двор.—Старый гвардеец тяжело вздохнул.
— Жаль мне вас, кум, право, но помочь тут ничем нельзя. Разве их уломаешь? Впрочем, послушайте, теперь и вас это коснулось, видите, всюду нужда, голод, дороговизна и болезни, людей умирает втрое больше, чем обычно, а тут еще эта барщина. С господами все равно не договориться. У меня есть кое-что на уме, хочу посоветоваться с разумными соседями. С некоторыми я уже говорил, и они обещали прийти — из Батневице, из Слатины, из Червеной Гуры, из Жернова, из Студийце, из Славикова. Приходите и вы со старостой, в воскресенье ко мне на рыхту, потолкуем. Господа не помогают и не помогут. Надо самим себе помочь.
— А что вы надумали?
— Подождите немного.
— Самое лучшее было бы двинуться на них.—Старый драгун повернулся к замку и угрожающе поднял кулак.
— Это мы всегда успеем. Не следует действовать опрометчиво. Стало быть, придете?
— Да, и старосту с собой приведу.
Они шли вместе до перекрестка и здесь, пожав друг другу руки, разошлись. Каждый пошел к своей деревне.
Необычные мысли бродили в седой голове старого драгуна. Еще будучи солдатом, Балтазар задумывался об отношениях между крепостными и господами, но в то время он находился во власти многих предрассудков; теперь, став крестьянином, он узнал нужду народа и несправедливость господ, которых возненавидел уже тогда, когда они стали преследовать Скалаков. Сегодня Балтазар утратил последние остатки уважения и почтения к господам. Вот как они держат свое слово! Почему они так поступили с ним? Теперь бы он не остановил Микулаша, как тогда в зимний вечер «На скале», когда он был Салаквардой.
Придя домой, Балтазар был необычайно мрачен.
— Этим дело не кончится, они еще с чем-нибудь ко мне привяжутся,—ворчал он.—Но пусть только попробуют,—добавил грозно старый драгун.
На другой день спозаранку, когда Ванек запрягал лошадей, чтобы ехать на барщину, Балтазар сидел у стола, подперев седую голову мозолистой ладонью. Ванек выехал неторопливо и был так печален, что даже кнутом не щелкнул.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
РЫХТА
В деревне Ртыни неподалеку от церквушки находилась большая крестьянская усадьба, известная в окрестности под названием «рыхта». Это было свободное хозяйство; его владелец не отбывал барщины и пользовался льготами и привилегиями, подтвержденными еще при короле Иржи Подебрадском. Старосты, жившие здесь из рода в род, могли торговать хмельным, имея право три раза в год варить его дома. В день святого Яна и в престольные праздники они могли покупать пиво, где хотели, а во всякое другое время — только в упицкой пивоварне.
В те времена это был большой деревянный дом, обращенный фасадом к дороге, спускавшейся лентой с вершины в деревню. На доме была крутая соломенная крыша с двумя щитами в виде буквы «М», между щипцов для стока воды был проложен желоб. На дощечке, прикрепленной поперек острого угла крыши, большими буквами было написано имя строителя дома, а ниже —стишок религиозного содержания. Вокруг большого двора с хозяйственными постройками шумели раскидистые липы, над ними поднимались крыши старого здания. Напротив, на пригорке, виднелась маленькая церковь, а рядом высилась старая деревянная колокольня на круглом каменном фундаменте.
Рыхта была памятью о прежних вольностях. Здесь с давних времен жили Нывлты — Рыхетские. Теперь здесь хозяйничал Антонин Нывлт, который старался помочь крестьянам в их грозной беде. Сам он не знал нужды и рабства. Притеснения не касались его, и все же он постоянно думал о том, как бы избавить народ от зла.
В воскресенье, в назначенный час, в рыхту сошлись наиболее почтенные крестьяне, приглашенные сюда из ближайших деревень. Возле большой горницы со старинной утварью была маленькая комнатка; здесь и собрались гости, чтобы потолковать. Исхудавшие, морщинистые лица крестьян были мрачны. Около Рыхетского сидел Балтазар Уждян. С ним пришла и Лидушка. Драгуну хотелось хоть немного развлечь грустившую девушку. Еще до того, как началась беседа, он познакомил ее с дочерью Рыхетского, которая была немного моложе Лидушки. Прислуга и девушки пошли в церковь к обедне. Закрыв двери, крестьяне разместились в каморке, а хозяйка присела у окна в большой горнице и, читая молитву, перебирала четки. Был ясный весенний день. Шелестели липы, и порой сюда долетали глухие звуки органа. Из каморки доносились голоса. Сначала говорили Рыхетский и Уждян, затем другие. Беседа стала оживляться.