— Дедушка, Мария хочет уйти в ольшаник.
— Подожди еще немного.
Насытившись, молодой князь кивнул камердинеру, чтобы тот воспользовался остатками. Мясо быстро исчезло в большой пасти проголодавшегося слуги.
Скалак слышал, как князь что-то сказал своему камердинеру, но, не зная немецкого языка, не понял, о чем речь. Вскоре, однако, все разъяснилось; камердинер, неожиданно повернувшись к крестьянину, быстро спросил:
— Это вы здесь пели перед нашим приездом? Крестьянин посмотрел на камердинера, потом спокойно
ответил:
— Да, милостивый господин, это мы с внуком пели духовные песни.
— Только вдвоем? Нам показалось, что пел еще и женский голос—Камердинер пристально глядел на старика.
— Милостивый пан, да это был голос Иржика, он ведь еще дитя.—Лицо Скалака было спокойно, казалось, крестьянин не лгал.
Камердинер снова что-то сказал по-немецки. Молодой князь кивнул, потом приказал ему приготовить постель. Согревшись в теплой избе после утомительной езды по морозу и метели, он почувствовал, что его клонит ко сну. Слуга передал Скалаку приказание князя, зажег лучину и вышел проверить, как позаботился крестьянин о его Воронке и о княжеском любимце — Гнедом.
Молодой Пикколомини посмотрел на крестьянина, который старался как можно лучше устроить ему постель на старой простой кровати. В глазах дворянина отражалась брезгливость, он глубоко вздохнул. Правда, постель была чище, чем он мог ожидать, но Пикколомини тут же вспомнил свое роскошное ложе с дорогим балдахином в Находском замке. Он зевнул, лениво потянулся, насколько это мог позволить жесткий стул, затем, подняв глаза, внимательно посмотрел на печь… Оттуда на него уставились большие темные глаза, но в них не было выражения страха, подобострастия и глупого восхищения, которые князь обычно замечал, когда ему случалось бывать в деревне. Это так удивило его, что он не отвернулся с презрением от деревенского мальчика, пристально смотревшего на него.
Камердинер вскоре вернулся, глаза его странно блестели. Взглянув на крестьянина, занятого приготовлением второй постели, он сказал:
— Все в порядке, ваша светлость, но, кроме того, я убедился, что старик нам наврал. Они пели не только вдвоем с мальчишкой. Ваша светлость, вы не изволили ошибиться, с ними пела женщина.
— Что? —оживившись, спросил Пикколомини, выпрямляясь на стуле.
— У этой старой шельмы — красавица дочь, я ее видел мельком, но, кажется, она очень хороша. Он прячет ее.
— Ну-ка, расскажи!
— Вхожу я в хлев и слышу, что-то скрипнуло за спиной, я оглянулся и, несмотря на слабый свет лучины, увидел приоткрытую дверь, которая ведет в какую-то каморку рядом с комнатой. В дверях показалась и сразу же исчезла красивая девушка.
— В самом деле красивая?
— Мне показалось, что очень.
Сонливость князя мгновенно исчезла, его холодные глаза загорелись. Мысль о легкой интрижке прельстила его. Он не сомневался в том, что девушка могла быть красивой, ему случалось встречать сельских красавиц.
— Говоришь, в каморке рядом? —быстро переспросил он и поднялся.
— Позвольте напомнить, что с ними надо вести себя осторожно, им нельзя доверять. Не угодно ли вам взять лучину и посмотреть на своего коня —дверь тут рядом, а я задержу старика.
Взяв лучину, князь Пикколомини вышел. Крестьянин, все время с недоверием поглядывавший на приезжих, удивленно посмотрел ему вслед.
— Живо, живо стели постель, чтобы милостивый господин, вернувшись из хлева, сразу же мог лечь отдыхать. Но куда это годится, разве можно здесь уснуть! — и он заставил старика перестелить все заново.—Так, выше под голову. Эй, паренек, подожди,—крикнул он Иржику, который было направился к двери. Смышленый мальчуган заметил, как ему подмигнул дед —«следуй, мол, за незнакомцем» —но, услыхав окрик камердинера, он остановился.
— Подай мне воды,—приказал камердинер.
Иржик удивленно посмотрел на него своими темными глазами и, подав ему воды, отошел.
— Куда бежишь, мальчишка? Помоги-ка лучше. Возьми вон там шпагу и положи ее на полку.
Скалак часто поглядывал на дверь и поворачивал голову, как бы прислушиваясь, но тут снова раздался грубый голос камердинера.
— Сюда шпагу, сюда! А это что? —воскликнул он и, сняв с полки какую-то вещь, напоминавшую доску, положил ее на стол.
На доске были натянуты струны.
— О! Это цимбалы! —Он ударил по струнам, и они громко зазвучали.—Ого, жалуются, сетуют, и получается музыка! Поди-ка сюда, мальчик, сыграй!
— Я не умею! —Иржик вопросительно посмотрел на подошедшего деда.
— Ну, тогда сыграй ты, старик!
— Милостивый пан, я тоже не умею.—Старик повернул голову и прислушался, но камердинер снова ударил по струнам, раздались нестройные, режущие ухо звуки.
— Врешь, зачем тогда у вас этот инструмент? Играй!
— Мой сын немного играет.
— А он научился у тебя. А ну-ка, сыграй, я хочу повеселиться в вашем гнезде. Сыграй и спой, ведь я слышал, как ты поешь. У тебя такой тоненький голосок, как у девушки.—И камердинер захохотал во все горло, довольный своей шуткой.
Лицо крестьянина передернулось.
Камердинер еще сильнее ударил по струнам. Но даже и эти звуки не заглушили крика, раздавшегося из каморки:
— Милостивый пан, отпустите! Крестьянин бросился к двери.
— Но-но, подожди, коли не хочешь сыграть, так расскажи-ка мне хоть что-нибудь об этой певунье.— И он загородил ему путь.
— Пустите меня! —решительно потребовал старик и выпрямился. В его глазах под густыми бровями вспыхнул огонь.—Назад,—крикнул он решительно.
— Назад, холоп! —заорал камердинер. Оглянувшись на дверь, он заметил, что мальчик исчез. Снаружи глухо прозвучал чей-то крик.
— Пустите,—вновь крикнул крестьянин и кинулся было к двери, но камердинер набросился на него.
— Злодеи! Хотите украсть у меня дитя! О если бы… Мужчины схватились врукопашную. Камердинер оттеснил
Скалака от двери, но через минуту старик снова оказался возле нее. В схватке они сдвинули стол, опрокинули стулья. Снаружи опять раздался крик, а в комнате слышалось только короткое прерывистое дыхание борющихся и ругань камердинера. Со стола со звоном упали цимбалы, и дребезжание струн слилось с призывами о помощи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ПИККОЛОМИНИ
Иржик выбежал из комнаты. Он догадался, что все дело в Марии, которая должна была укрыться в каморке, как только всадники остановились перед домом. Мальчик чувствовал: они не принесут с собой радости. Как могли обидеть эти люди его молодую тетку, он не знал, но ясно: они хотят ее обидеть, иначе бы она не пряталась. И за это он их возненавидел. А как придирался один из них к деду, как он отнял корм у Рыжухи! И теперь, услыхав крик Марии, доносившийся из каморки, и видя деда, борющегося с камердинером, мальчик как ласочка проскользнул мимо них и бросился прямо в хлев, но там было темно, видимо, молодой пан и не заходил смотреть лошадей. Тогда Иржик вернулся в сени и схватился за ручку двери, ведущей в каморку. Дверь не подалась, кто-то держал ее изнутри. Иржик стал стучать, никто не отозвался. Прислушавшись, он уловил глухой говор, но не различил в нем знакомого голоса. Мальчика охватил страх. Он позвал тетю по имени, но в ответ услышал только вопль. Мария была в опасности. Иржик снова изо всех сил навалился на дверь, которая обычно бывала заложена только на щеколду и легко поддавалась даже детским рукам. Теперь она была, как железная. Иржик кинулся за дедом. Открыв дверь в комнату, он остановился пораженный. Колеблющееся пламя лучины освещало то одну, то другую часть комнаты, как бы отворачиваясь от неравного боя: старик боролся с молодым и сильным противником. Обычная решительность покинула Иржика. Он видел, что дед теряет последние силы, падает, пытаясь снова подняться. Вдруг дед покачнулся, и стало ясно: он совсем сдает. Увидев это, мальчик сразу очнулся, и из его горла вырвался вопль: «Дедушка!»
От этого крика старик воспрянул духом и с новой силой вступил в борьбу. Мальчик тоже осмелел и только собрался прийти на помощь деду, как из каморки донесся какой-то шум и крик. Иржик мигом повернулся, отодвинул засов у двери в сенях и встал на завалинке.